Будущее ностальгии

После объединения Германии социал-демократы приняли решение сохранить пространство, которое некогда носило имя Маркс-Энгельс-Плац, как объект культурного наследия ГДР. Однако в течение следующих нескольких лет обнаружение асбеста, рост энтузиазма по поводу воссоздания Городского дворца и выход района Берлин Митте на рынок нового девелопмента — все это начало становиться серьезной угрозой выживанию Дворца Республики. Христианские демократы были готовы уничтожить его как символ правительства ГДР и «бельмо на глазу» Берлина. Угроза нового разрушения открыла ящик Пандоры с сеющими разногласия аргументами и привела к многочисленным демонстрациям протеста в лице разгневанных Восточных берлинцев. Один из демонстрантов нес такой транспарант: «Дворец был построен не для Центрального комитета Коммунистической партии ГДР. Он был построен народом и для народа. Теперь колониальные дамы и господа с Запада хотят, чтобы мы заплатили дважды. Один раз — за уничтожение и второй — магнатам из Бонна (Боннзам)».

В этом транспаранте причудливо переплетаются социалистический и капиталистический дискурсы. Плакат утверждает, что Дворец был для народа, по крайней мере по той простой причине, что они построили его и оплатили его своим трудом и деньгами. «Запад» рассматривается как колониальная держава, которая завоевала народный Дворец и теперь намерена разбазаривать народные средства, уничтожая и перестраивая его. Берлинский патриотизм направлен против «иностранных колонизаторов». Плакат пародирует западный дискурс политической корректности и в то же время он обращается к финансовому аргументу — единственному доводу, понятному западному человеку. Некоторые восточные немцы утверждали, что акт предполагаемого уничтожения выражал характерное отношение Запада в целом и то, что жители Запада, как правило, сводили всю жизнь в годы ГДР к устаревшим политическим символам, которые они теперь использовали для избирательных кампаний. Здание для них было не просто символом ушедшей политической формации, но удобным поводом для повседневных риторических упражнений, которые часто бросают вызов основному нарративу, даже если этот процесс идет очень маленькими шажками. Как выразился Брайан Лэдд, борьба за Дворец Республики для людей превратилась в «символ борьбы за оправдание их прежней жизни»[488].

Дуэль двух дворцов продемонстрировала отсутствие диалога и сопереживания между Востоком и Западом. В то же время она показала сходное отношение к конфискованным воспоминаниям. Споры о защите Дворца Республики отразились на спорах о воссоздании Городского дворца. Дворец Республики был представлен как Дворец памяти и Дворец народа, а не как символ ГДР. В обоих случаях ностальгия основана на чувстве утраты, которое наделяет здание мощной меланхолической аурой. Дворец Республики существовал в своей физической оболочке, но был лишен своей силы; Городской дворец отсутствовал, но был силен политически. В обоих примерах символы власти были украдены и, в конце концов, превращены в символы бессилия. Парадоксально, что Дворец Республики, который некогда присвоил архитектурное значение Берлинского городского дворца, теперь приобрел статус жертвы. Две жертвы редко сочувствуют друг другу; они соизмеряют свои страдания и оценивают ущерб, и этому нет конца.

Оба здания были одновременно символами территории власти и памяти, реальными и мнимыми. У обоих был сильный экзистенциальный потенциал нереализованных возможностей, множество вариантов «если бы»: если бы Городской дворец не был обителью прусской власти, а был музеем европейской культуры и архитектурным шедевром без политического декора; если бы только Дворец Республики действительно был Дворцом народа. Оппонент в обоих случаях неизбежно путал частичную идентификацию с воспоминаниями и возможностями места с соответствующим чувством идентичности: если кто-то восхищается Городским дворцом, то придерживается консервативных тенденций; если кто-то выступает против уничтожения Дворца Республики, то, следовательно, защищает восточногерманскую политику. Сама эта дискуссия — образцовый вербальный памятник переходному периоду — памятник, сделанный из стен лабиринтов в умах людей.

Конечно, были и приверженцы иных доводов, которые стремились прорвать кольцо окружения вокруг этих двух участков. Один из бывших восточногерманских писателей напомнил своим товарищам-берлинцам, что так называемые восточные немцы не представляют собой единый фронт. Они не должны превращаться в символы ностальгических стереотипов. Вот что он говорит о Дворце Республики:

«Дворец был на 300% гэдээровский. Вы можете, конечно, окутывать его пеленой ностальгии, но если это наша идентичность, то это именно то, что некоторые консервативные политики рассказывают о нас. У восточных берлинцев на практике были вполне иронические отношения с Дворцом. Ты был там, потому что у тебя не было другого варианта, и это не нужно идеализировать»[489].