Будущее ностальгии

На первый взгляд, Хоффманн-Акстельм приводит довод, который обосновывает отказ от воссоздания Городского дворца, но, на самом деле, он использует его с другой целью. Если нет Городского дворца, то гораздо легче забыть о прошлом. Он высказывает следующее предложение: Берлинский городской дворец — это не просто «незаменимое здание, важное в художественном историческом и градостроительном отношениях», а скорее — особое пространство, территория дискуссии об эстетике и политике, чувстве вины и искуплении жертв. Дворец — это топос в двух смыслах данного слова — определенное физическое пространство и пространство дискурса: «оно вовлечено в ту историческую и в то же время нравственную дискуссию, которая почти не уместна в нашем современном обществе»[483]. Хоффманн-Акстельм, кажется, ностальгирует по поводу рефлексирующего морального дискурса, который находится на грани исчезновения в суетливых темпах развития нового объединенного Берлина. Он настаивает на том, что Городской дворец не следует рассматривать в роли козла отпущения в идеологическом судилище, а как архитектурный организм с материальным теплом и эстетической силой.

Здесь Хоффманн-Акстельм вновь выдвигает диалектический аргумент, что Берлинский городской дворец можно рассматривать как конвенциональный урбанистический дом именно потому, что он не является символом немецкости. Он утверждает, что здание было шедевром архитектуры стиля барокко, который можно рассматривать как общее европейское наследие, принадлежащее в том числе и немцам, своего рода интернациональный стиль, но скорее не поздний модернизм, а ранний. Таким образом, это не столько символ немецкой идентичности, сколько эмблема городской идентичности европейского образца — дворцовый стиль. Можно сравнить его с Лувром в Париже или Зимним дворцом в Санкт-Петербурге или даже с Белым домом в Вашингтоне; они, несомненно, были бы воссозданы, если бы паче чаяния оказались уничтоженными. Берлинский городской дворец никогда не был выражением духа немецкого романтизма, а скорее общеевропейского просвещенного рационализма и доромантической концепции размеренной красоты. Сторонники воссоздания последовательно отделяют Дворец от его первоначального функционального назначения. Они подчеркивают тот факт, что Городской дворец был создан в эпоху, предшествовавшую развитию прусского милитаризма, и не был его символом. Берлинский дворец олицетворял гражданский идеал процветающего города[484]. Дворец был открыт для народа и на протяжении большей части своей истории в XX веке существовал в качестве музея. Кроме того, Городской дворец был архитектурным компасом города: именно с оглядкой на него регламентировались параметры масштаба и высоты зданий; он также связал воедино множество эклектичных стилей берлинской архитектуры. Без Дворца в городе есть только «двигатель», но нет «компаса», нет пространственного ориентира. Хоффманн-Акстельм критиковал многие градостроительные проекты периода модернизма за отсутствие в них учета особенностей местного контекста. Его городская археология не переносима и не переводима на киберязык. Он пытается восстанавливать и сохранять городские устои, которые всегда зависят от конкретного места (site-specific). Тем не менее опыт «Топографии террора» показал, что если открытые для посетителей подвалы гестаповских камер пыток стали антитерриториальным объектом (antisite), то фундаменты разрушенного Берлинского городского дворца сыграли противоположную роль, что позволило создать здесь топос, в пространстве которого можно познать трагическую архитектурную судьбу Берлина[485].

По мнению Хоффманн-Акстельма, нынешние берлинцы, которые «жили в пустыне автомобилей и спальных районов, между разрозненными объектами транспортной инфраструктуры, универмагами и жилыми домами», не имеют в городе ориентира, который напоминал бы им о «гуманности и цивилизованности»: «Жители вновь объединенного Берлина испытывают ностальгию, но уже не помнят, что именно они потеряли. Им не хватает урбанистического образования, своего рода психотерапевтического кабинета истории, в сравнении с которым они смогли бы принять и признать эту неполноту»[486].

Следовательно, отсутствие Берлинского городского дворца — это отсутствие не только лишь одного здания, а всей инфраструктуры исторического общественного пространства, которая могла бы напоминать берлинцам о теплоте отношений в городе и о цивилизованности. С другой стороны, отсутствие Дворца не позволяет берлинцам понять, чего именно им не хватает. Кроме того, восстановленный Дворец не предложил бы берлинцам окончательное возвращение на родину. Это априори будет меланхолическая реконструкция, заботливая и критическая и в то же время напоминающая горожанам о трагической судьбе Берлина и домодернистской красоте.