Будущее ностальгии

Сразу после падения стены правительство Западной Германии с христианскими демократами во главе объявило, что воссоздание Берлинского городского дворца не планируется. Вместо этого здесь будет построено новое современное здание для размещения Государственного департамента. Боннские политики, привыкшие к безликим государственным постройкам, мало интересовались новой волной историизирующих воссозданий. Тем не менее постепенно движение за воссоздание Дворца приобрело внушительный список союзников: консерваторы, мечтавшие о восстановлении чести и величия немецкой истории с красивым и не слишком скомпрометированным символом единства, бизнесмены, надеявшиеся воссоздать исторический центр Берлина (в качестве альтернативы постройкам в «американском стиле» в центре города на Потсдамской площади), а также — ведущие историки, социал-демократические политики и либеральные журналисты, которых трудно заподозрить в прямом национализме или поиске некритической версии немецкой идентичности. Будет вернее сказать, что они выстраивали сложную критику модернистских технологий и архитектуры модернизма и высказывались за сохранение городской памяти[477]. Дискуссия развивалась на стыке эстетики и политики, эмоциональных заявлений и критических доводов, что вызывало весьма подозрительное отношение со стороны сообщества профессиональных архитекторов и неожиданное оживление среди берлинцев.

Нигде в мире возвращение к историзму, будь то под видом воссоздания, сохранения или постмодернистской цитаты, не вызывает больше подозрений, чем в объединенной Германии. Воссоздание Городского дворца часто обозначали разными символическими терминами, но оно само превратилось в символ для самых разных вещей. Один из журналистов выразил получившие весьма широкое распространение опасения, что воссозданный Дворец станет «ошибочным символом государства, архитектурным произволом с правым уклоном и колоссальным стимулом для реваншистских тенденций в обществе»[478]. С другой стороны, Иоахим Фест[479] утверждает, что уничтожение Берлинского городского дворца было пробным шаром в деле установления контроля над массами: «Во всемирном противостоянии, которое существует вопреки нам, наши цели, не в последнюю очередь, состояли в том, чтобы предотвратить распространение такой формы контроля. Если разрушение Городского дворца должно было стать символом победы этой идеологии, то его воссоздание стало бы символом ее поражения»[480]. Воссоздание, таким образом, становится формой символического возмездия.

Возможен ли такой обмен символами, разрушение и реституция — в свете особой истории Германии в XX веке и наличия исторической памяти о миллионах жертв? Философ и историк архитектуры Дитер Хоффманн-Акстельм, известный как один из вдохновителей самого известного среди «музеев археологии» мрачного прошлого Берлина, «Топографии террора»[481], утверждает, что воссоздание или отказ от воссоздания Берлинского городского дворца не следует рассматривать как попытку подлатать историю, исправить которую задним числом невозможно. Более того, объект нельзя рассматривать просто как символ, а скорее — как территорию, мемориальный топос, пространство критической и рефлексирующей памяти: «Городской дворец необходим, чтобы напоминать нам о неуправляемости истории»[482].

Хоффманн-Акстельм анализирует «запрет на воссоздание Дворца», который восходит к знаменитому заявлению Карла Ясперса и определенной концепции символического обмена и жертвоприношения:

«Запрет на воссоздание, в свете того что он высказывается от имени немецкой истории, зависит, по своей природе, от своеобразной сделки: уничтожение следов Берлинского городского дворца — это то же самое, что и разделенная Германия в период до 1990 года — своего рода жертва во искупление исторической вины, груз которой мы, немцы, должны нести на себе. Объединиться и наконец восстановить Городской дворец означает как бы повернуть вспять это жертвоприношение.

Достаточно просто сформулировать эту мысль именно так, чтобы показать всю очевидность невозможности подобного подхода. Ничто из того, что было в истории Германии с 1933 по 1945 год, не может быть искуплено, о заключении каких-либо сделок тут не может быть и речи — кроме официально признанных судебных процессов, большинства из которых в любом случае удалось избежать. То, что произошло, неискупимо».