Будущее ностальгии

«Культурная столица» остается в опасном положении между экономическим давлением и метафизическими соблазнами. С одной стороны, можно утверждать, что Петербург не нуждается в более символической политике — ему нужна починка, массовый евроремонт. (Принц Чарльз пообещал спонсировать установку санузла в европейском стиле в Исследовательском институте Пушкинского Дома. Подарок был принят неохотно.) С другой стороны, не хотелось бы представлять себе город в образе новообращенных европейских городов, таким, какой воплощен в недавно отреставрированном Гранд-отеле «Европа», который может похвастаться заново сделанным петербургским фасадом и безликим интернациональным отелем внутри, являющимся частью глобальной сети. Петербургская и ленинградская традиции определяются ménage à trois[438] с участием культуры, политики и экономики, и эти неудобные отношения останутся здесь навеки. То пространство, которое Герцен назвал городом без памяти, напоминающим все прочие города, стало местом культурной памяти par excellence. Воспринимавшийся в определенный период как город бесчеловечного модернизма и промышленного прогресса, Петербург в XX веке стал гуманным напоминанием о старомодном городском космосе, что позволяет расширить постсоветский горизонт ожиданий. Будущее может показаться не слишком ярким, но люди здесь настороженно относятся к апокалиптическим неурядицам. Петербургская ностальгия является неотъемлемой частью настоящего и будущего города. Являясь ироничным и рефлексирующим, он имеет тенденцию быть скорее перспективным, чем ретроспективным, своеобразным «будущим совершенным временем» с некоторыми завихрениями. Это ностальгия не по идеальному прошлому, а лишь по массе былых возможностей, которые так и не были реализованы. Одна из них — запоздалая мечта о включении города в глобальный урбанистический контекст и о создании единой городской культуры, которая ставит под сомнение разграничения между возвышенным и низменным, художественным и коммерческим.

Второй петербургский карнавал так и не состоялся. В день намеченного праздника театр вернулся в свои интерьеры. Ожившие персонажи, такие как Безумная Екатерина, Танцующая Кунсткамера и гротескный Петр, застыли в меланхоличной немой картине, будучи изгнанными с улиц в пространство музея. Екатерина казалась Спящей красавицей в своей ночной рубашке, поддерживаемой пожилыми любовниками. Весь город Петербург порой кажется именно таким: спящая красавица, остро нуждающаяся в одном большом дорогостоящем поцелуе. Постановка урбанистической мистерии была прервана на длительный антракт; но директор заверил меня, что шоу продолжится. Окно театра, выходящее на Невский проспект, откуда Петр Великий совершил свой героический полет, оставалось открытым. Это было своего рода окно-зеркало, в котором преломлялось движение Невского проспекта, городские памятники скрывались внутри, а я, театральный зритель, — вдыхала привычный дым артистической тусовки и хорошо знакомый смог переименованного города.

Последний трамвай: ностальгия по общественному транспорту

Без названия. Фотография: Владимир Паперный

Летом 1997 года я вернулась в Петербург в прохладный, почти солнечный день, который стал двадцать пятой годовщиной знаменитой ленинградской рок-группы 1970‑х годов «Аквариум». Исключительно по этому поводу группа воссоединилась и планировала памятный концерт во Дворце спорта «Юбилейный». «Ну, что нового?» — спросила я у соседа в самолете, который оказался местным.

«Ничего особенного, — сказал он, ухмыляясь. — Пенсии не платят, уничтожают трамвайные рельсы. Разве вы не слышали? Мы собираемся прощаться с последним Ленинградским трамваем».

Я неожиданно для себя обнаружила, что являюсь поклонником ленинградского общественного транспорта. В 1970‑е годы такси казались чрезмерно дорогими и существовали в основном для медицинских чрезвычайных ситуаций; частные автомобили были роскошью. Маршруты общественного транспорта отражают мир моего детства и юности. В промежутки между официальными экскурсиями по истории Ленинграда на венгерском автобусе «Икарус» и пешеходными вылазками в секретные пространства Питера меня всегда выручали надежные (а иногда и предсказуемо ненадежные) трамваи, автобусы или троллейбусы, в которых ленинградцы прижимались друг к другу, пожалуй, чуть ближе, чем следовало. Был и самый спокойный трамвай № 6, которому я посвятила свое первое стихотворение в детском саду. Он медленно полз по недрам Ленинграда и часто оказывался пустым, так, будто бы не был никому особенно нужен. Был еще набитый автобус № 49, который вез меня в среднюю школу на Пионерской улице[439] и далее шел к месту работы моей матери — на Исаакиевскую площадь; и троллейбус № 1, который связывал наш «декадентский» эклектичный район великолепных фасадов и разрушающихся коммунальных квартир с Дворцовой площадью. Без схемы общественного транспорта я просто не смогла бы подобрать пароль к своему прошлому.