Читаем Будущее ностальгии полностью

Петербургский памятник Петру и его московский двойник разительно контрастируют друг с другом. Через пять лет после появления петербургского памятника Москва попыталась догнать и перегнать Петербург, построив свой собственный памятник спорному царю. Монумент был сделан неутомимым Зурабом Церетели и немедленно спровоцировал скандал. Петр Великий представлен в образе колоссального покорителя морей, правящего гигантской шхуной. Паруса и флаги победы, окружающие Петра, настолько обильны, что он кажется запутавшимся в них, как пленник в оковах своей собственной мощи. Ходили слухи, что скульптор использовал для этого монумента образец памятника Колумбу, который был отклонен Соединенными Штатами. Сравнение московского и петербургского Петров демонстрирует разительный контраст между двумя урбанистическими мифами и двумя типами ностальгии. Питерский Петр выполнен в человеческом масштабе, в то время как московский Петр — колосс[427]. Московский Петр — имперский правитель, а не амбивалентный карнавальный персонаж. Не случайно памятник был воздвигнут в честь годовщины Российского флота и отразил долгосрочные экспансивные планы мэра Лужкова по возвращению Крыма и Черного моря в состав России. Тогда московский Петр взял на себя императорский миф о Петербурге. Это произошло за счет одного иконографического абсурда. В своем памятнике Церетели помещает Петра на корабль, украшенный трофеями (трибуны, останки кораблей побежденного врага, заимствуя иконографию ростральных колонн на Стрелке Васильевского острова в Петербурге). Но флаг на корабле Петра и трофейные флаги врага идентичны — они являются все теми же русскими императорскими флагами. Это делает московского Петра одиноким нелюбимым героем с угрожающей бомбой, висящей над его головой, буквально обреченным на провал.

Если Петербург когда-нибудь станет городом-государством и ему потребуется государственный символ-птица, то я бы посоветовала выбирать из двух вариантов: жареная курица («цыпленок жареный») и нахохлившийся чиж («чижик-пыжик»). Обе птицы являются литературными персонажами, увековеченными в городском фольклоре[428]. Ни та ни другая не творят чудеса и не являются птицами высокого полета, что, пожалуй, и к лучшему, потому что чудеса порой заканчиваются трагически. Если для Москвы более предпочтительны фантастические жар-птицы и фениксы, то Петербург гораздо проще относится к своей местной фауне. Вот поэтому здесь нетрудно представить, что открытие скульптуры бронзового чижика, выполненного в натуральную величину, может стать поводом для возникновения веселого городского обычая.

Поэты и писатели, в том числе Белла Ахмадулина и Андрей Битов, написали юмористические посвящения Памятнику неизвестному чижику, что очень понравилось публике. Чиж был приветствован как посланник великой традиции Петербурга. Откуда он прилетел?

Существует старая петербургская песня неизвестного происхождения:

Чижик-пыжик, где ты был?На Фонтанке водку пил.Выпил рюмку, выпил две —Закружилось в голове.

Никто не помнит, кто такой чижик-пыжик, но буквально каждый может понять состояние его души. Чижик олицетворяет дух горожанина, с его комическими притязаниями и мелкими прегрешениями. Скульптурное изображение птички было изготовлено художником — специалистом по марионеткам Резо Габриадзе. Установка бронзового чижика — антимонументальный акт; это напоминание о городских птицах, которые находят временный приют на голове какого-нибудь великого человека и улетают, когда появляются преданные посетители. Теперь эта преходящая птица заслужила собственный памятник. Новый фольклор, окружающий чижика, еще больше, чем статуя. Птицу похищали несколько раз. Ходят слухи, что, как и все великие герои, чижик имеет своих двойников. Предположительно, уже существует пять копий оригинального чижика, а неизвестные защитники нового городского наследия добросовестно сообщают каждый раз, когда птица «улетает» поздно ночью.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»

Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС. Дэвид Эдмондс — режиссер-документалист, Джон Айдиноу — писатель, интервьюер и ведущий программ, тоже преимущественно документальных.

Джон Айдиноу , Дэвид Эдмондс

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Политэкономия соцреализма
Политэкономия соцреализма

Если до революции социализм был прежде всего экономическим проектом, а в революционной культуре – политическим, то в сталинизме он стал проектом сугубо репрезентационным. В новой книге известного исследователя сталинской культуры Евгения Добренко соцреализм рассматривается как важнейшая социально–политическая институция сталинизма – фабрика по производству «реального социализма». Сводя вместе советский исторический опыт и искусство, которое его «отражало в революционном развитии», обращаясь к романам и фильмам, поэмам и пьесам, живописи и фотографии, архитектуре и градостроительным проектам, почтовым маркам и школьным учебникам, организации московских парков и популярной географии сталинской эпохи, автор рассматривает репрезентационные стратегии сталинизма и показывает, как из социалистического реализма рождался «реальный социализм».

Евгений Александрович Добренко , Евгений Добренко

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология