Читаем Будущее ностальгии полностью

История замысла чижика также окутана тайной. Одна городская легенда гласит следующее. Однажды Резо Габриадзе осенило. «Как может быть так, что в Петербурге нет памятника чижику-пыжику?» — воскликнул он с изумлением[429]. Он быстро сделал модель любимой городской птички, положил ее в карман и направился прямо в кабинет главного архитектора города. После нескольких часов обсуждения архитектор был убежден, что Петербург не может выжить без чижика. На этом история не заканчивается; двойники чижика, судя по всему, множатся. Другой художник Теймураз Мурванидзе[430], бывший сценограф Кировского театра оперы и балета[431], который учился вместе с Михаилом Барышниковым, сделал свою собственную скульптуру, которая, как он утверждал, предшествовала изваянию Габриадзе. Мурванидзе поведал мне историю, рассказанную ему его петербургской бабушкой, о человеке с прозвищем «Чижик Пыжик», который жил недалеко от Фонтанки в Графском переулке[432]. Этот легендарный чижик с Графского переулка был талантливым неудачником, петербургским интеллектуалом, который написал множество фельетонов и имел большие притязания. Мурванидзе говорит, что его чижик не является конкурентом установленному памятнику. Каждый художник может сделать своего собственного бронзового чижика, птицу счастья для мечтателей-неудачников.

В отличие от Москвы и Берлина, урбанистические интервенции в Петербурге происходят в меньших масштабах, и они подчеркнуто антимонументальны, что делает Петербург ближе к городам Центральной Европы, таким как Прага и Любляна, где есть устойчивые предубеждения против монументальной грандиозности любого рода. Большинство петербургских мини-монументов, на самом деле, увековечивают вовсе не героев, царей или писателей, а по большей части обычных петербуржцев в фантастических карнавальных масках.

В 1996 и 1997 годах стало ясно, что с поражением мэра Собчака пришел конец времени, когда царил дух урбанистического карнавала. Памятники эпохи Яковлева задают иной тон. Действительно, некоторые изменения в символической географии города странным образом предвосхитили изменения в политическом ландшафте страны. В конце Малой Конюшенной улицы, образчика нового духа, установлен новый памятник: фигура петербургского городового[433], любезно предоставленная городским управлением Министерства внутренних дел (прославленное имя бывшего КГБ)[434], которое теперь принимает свое участие в переосмыслении традиции. В пояснительном тексте сказано, что это не просто отдельный памятник, а одна из нескольких скульптур из серии исторических петербургских типажей и что он посвящен 280-летию петербургской полиции, организованной в 1718 году. Спонсоры петербургской полицейской статуи провозглашают свою славную родословную со времен Петра Великого и с гордостью обещают, что 200 лучших полицейских постсоветского Петербурга будут носить историческую форму, которая была частью великой традиции с 1718 по 1918 год. «И вот, восемьдесят лет спустя, честь мундира петербургского полицейского восстановлена Министерством внутренних дел», — поясняет текст. Это также памятник избирательной памяти. Те самые восемьдесят лет, которые эти новые изобретатели традиции хотят перепрыгнуть, — это годы советского ЧК, МВД и КГБ, сталинских чисток, ликвидационных кампаний и репрессий и, наконец, ГУЛАГа. Действительно, мундиры чекиста и агента КГБ были другими на протяжении этих восьмидесяти лет; но лишь мундиры. Что касается личного состава и структуры «органов государственной безопасности», то тут есть много общего между советским и постсоветским периодами, и никто не предпринимает никаких попыток взглянуть новыми глазами на грязные делишки советского периода[435].

В конце 1990‑х годов Петербург нередко называли криминальной столицей, изобилующей бандитскими группировками мафиозного типа (которые теперь называют «незаконными предпринимателями») с петербургскими названиями, такими как «Северная Пальмира»[436]. Добрый старый Питер и мифический свободный Петербург теперь покрыты толстым слоем пыли. В Эрмитаже недавно была организована выставка с говорящим названием «Петербургская Троя», которая повествует о странной связи двух мифических городов, в которых сон, фантастика и история были тесно взаимосвязаны. Именно в Петербурге во время чтения «Илиады» на русском языке у Шлимана впервые зародилась мечта о раскопках Трои. В Петербурге, в современном сне наяву, существование Трои, известное исключительно по древней литературе, должно выглядеть куда более реалистичным. Теперь сам Петербург нуждается в капитальном ремонте и дальнейших раскопках этого ископаемого города культуры, поверженного, но все еще не покоренного[437].

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»

Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами
Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами

Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС. Дэвид Эдмондс — режиссер-документалист, Джон Айдиноу — писатель, интервьюер и ведущий программ, тоже преимущественно документальных.

Джон Айдиноу , Дэвид Эдмондс

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Политэкономия соцреализма
Политэкономия соцреализма

Если до революции социализм был прежде всего экономическим проектом, а в революционной культуре – политическим, то в сталинизме он стал проектом сугубо репрезентационным. В новой книге известного исследователя сталинской культуры Евгения Добренко соцреализм рассматривается как важнейшая социально–политическая институция сталинизма – фабрика по производству «реального социализма». Сводя вместе советский исторический опыт и искусство, которое его «отражало в революционном развитии», обращаясь к романам и фильмам, поэмам и пьесам, живописи и фотографии, архитектуре и градостроительным проектам, почтовым маркам и школьным учебникам, организации московских парков и популярной географии сталинской эпохи, автор рассматривает репрезентационные стратегии сталинизма и показывает, как из социалистического реализма рождался «реальный социализм».

Евгений Александрович Добренко , Евгений Добренко

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология