Бродяги Севера

Путь от Лак-Бэн до хижины Пьеро пролегал в полумиле от бобровой колонии, от которой до жилища Пьеро было еще несколько десятков миль, и там, в излучине ручья, где Уакайю ловил для Ба-Ри рыбу, Буш Мак-Таггарт устроился на ночлег. Только двадцать миль пути можно было проделать на каноэ, а поскольку последний участок Мак-Таггарт проходил пешком, разбить лагерь было для него проще простого: нарезать можжевельника, расстелить легкое одеяло, развести костерок. Прежде чем готовить ужин, комиссионер вытащил из небольшого дорожного мешка несколько силков из медной проволоки и полчаса потратил на то, чтобы расставить их на заячьих тропах. Добывать мясо таким способом было гораздо легче, чем таскать с собой ружье по жаре, да и вернее выходило. Полудюжины силков было достаточно, чтобы добыть не меньше трех зайцев, и один из трех наверняка окажется достаточно молоденьким и нежным и сгодится на жарку. Расставив силки, Мак-Таггарт пристроил на угли сковороду с беконом и сварил себе кофе.

Из всех запахов человеческой стоянки дальше всего в лес разносится запах бекона. Для него и ветра не нужно. Он разлетается сам, на собственных крыльях. Тихой ночью лисица чует его за милю, а если ветер дует в нужную сторону, то и за две. Именно запах бекона и долетел до Ба-Ри, когда он лежал в своей выемке наверху плотины.

После пережитого в ущелье и гибели Уакайю Ба-Ри не очень везло на охоте. Осторожность не позволяла ему зайти далеко от озера, и питался он почти что одними раками. А новый аромат, донесшийся с ночным ветерком, разбудил в нем голод. Но уловить тот запах было трудно, то он ощущался, то вдруг пропадал. Ба-Ри сошел с плотины и отправился в лес искать его источник, но вскоре потерял окончательно. Мак-Таггарт поджарил бекон и принялся за еду.

Ночь была великолепная. И Ба-Ри, возможно, так и проспал бы до утра в своем гнездышке на плотине, если бы аромат бекона не пробудил в нем голод. После приключений в ущелье Ба-Ри начал побаиваться лесной чащи, особенно по ночам. Однако эта ночь была словно бледно-золотой день – безлунная, но звезды сияли, будто мириады далеких ламп, и заливали все кругом мягкими волнами света. Нежный шепоток ветра приятно шелестел в кронах. В остальном было очень тихо – стоял пусковепесим, «месяц линьки», и волки не выходили на охоту, совы потеряли голос, лисы таились в безмолвной тени, и даже бобры и те сворачивали работу. Рога у лосей, оленей и карибу были в нежно-бархатной шкурке, так что они почти не двигались и совсем не сражались. Был конец июля – месяц линьки для кри, месяц безмолвия для чиппева.

В этом безмолвии Ба-Ри начал охоту. Вспугнул семейку куропаток-недорослей, но они ускользнули от него. Погнался за зайцем, но тот оказался проворнее. Целый час ему не везло. Потом он услышал звук, от которого весь вскинулся. Он очутился у самого лагеря Мак-Таггарта, и звук, который он услышал, издал заяц, попавшийся в один из силков Мак-Таггарта. Ба-Ри вышел на маленькую полянку, залитую звездным светом, и увидел там зайца, который отплясывал какой-то диковинный танец. Ба-Ри был очень удивлен и остановился посмотреть.

Заяц Вапус угодил пушистой головой в силок, подскочил от испуга, и от этого молодое деревце, к которому был прилажен силок, спружинило и выпрямилось, и теперь заяц повис в воздухе, касаясь земли только задними лапами. И бешено отплясывал, пока петля на шее медленно сжималась и душила его.

Будь Ба-Ри человеком, он бы только рот разинул. Он не понимал, какую роль в этих странных забавах играет проволока и деревце. И видел только, что Вапус пляшет и скачет на задних лапах совершенно непонятно и не по-заячьи. Должно быть, Ба-Ри решил, что это такая игра. Но в таком случае он отнесся к Вапусу иначе, чем к бобренку Умиску. Он увидел, что Вапус неплохо отъелся, и, помедлив еще немного, бросился на добычу.

Вапус, уже полумертвый, не сопротивлялся, и Ба-Ри прикончил его, а потом полчаса пировал.

Мак-Таггарт ничего не слышал, поскольку силок, куда угодил головой Вапус, был дальше всех от лагеря. Комиссионер сидел у догоравшего костра, привалясь спиной к дереву, курил свою черную трубку и предавался развратным мечтам о Нипизе, а Ба-Ри продолжал ночные странствия. Охотиться ему уже не хотелось. Он наелся до отвала. Но он обнюхивал залитые звездным светом прогалины и несказанно радовался тишине и золотому сиянию ночи. Прошел по заячьей тропе и очутился там, где между двумя поваленными деревьями оставался проход, куда он едва мог втиснуться. Сунулся туда, что-то охватило его шею, раздался щелчок и свист распрямляющегося деревца, выскочившего из захвата, и Ба-Ри оказался вздернутым на задние лапы, не успев ничего сообразить.