Болтун

— Я думаю, что он меня несколько зауважал. Может, его никогда еще не били, хотя в этом я сомневаюсь. Мне сложно установить причину. Дарл мыслил очень по-своему, в моем поведении мог быть нюанс, незаметный мне самому и для меня неважный. Дарлу же он, предположительно, запал в душу. Нет, с виду ничего не изменилось, по крайней мере сначала. Просто стало легче засыпать с ним в одной комнате. Мы очень понемногу сближались.

— Это было даже сложнее, чем со старой девой, которую ты изнасиловал?

Я замер, размышляя о том, сложнее или нет, затем сказал:

— Да. Это было сложнее.

Иногда ей нравилось шутить об этом, словно бы то, над чем можно посмеяться становилось чуть менее настоящим. Я закурил, затем догнал ее.

— В общем, за три года, которые я провел в приюте, мы стали друзьями. Потом я писал ему письма, он торчал там до восемнадцати. Иногда я звонил и всякий раз поражался тому, насколько Дарл не скучает. У него не было этой функции. Ему нравилось проводить вместе время, но мое отсутствие никак не сказывалось на его жизни, он просто находил другие интересные занятия. Он не умел привязываться, но умел помнить. Он мог в деталях воспроизвести любой наш разговор примерно за последний год, меня это восхищало. В аферах его я с тех пор не участвовал, а вот он в моих — частенько. Хильде Дарла никогда не любила, даже несмотря на то, что мы ни разу за все три года больше не ссорились. Было, как я уже упоминал, в нем нечто такое, что заставляло нервничать, но к концу нашего общения я этого уже не замечал. Так бывает со внешностью людей, когда при первой встрече замечаешь нечто странное — большую родинку на видном месте или шрам, а затем, со временем, эта деталь перестает волновать, а потом словно бы стирается вовсе.

Октавия нахмурилась.

— Не совсем понимаю, почему ты стал с ним дружить после всего.

— Я подумал, а может сумею предотвратить его следующую попытку кого-нибудь отравить. Сначала. А потом мы просто стали друзьями, как это бывает у детей. Он, кстати, больше никого не травил.

Распогодилось, и мы с Октавией ощущали духоту чащи, погружаясь все глубже в лес.

— Собственно, нам и нужно гулять в лесу ради нашей конечной цели.

— Ты имеешь в виду поиск чего-нибудь, что может помочь Нисе?

— Я имею в виду насыщение крови кислородом.

Она засмеялась, и голос ее запутался в листве непрочным покровом висевшей над нами. Свет и тень мешались на земле в пропорциях, которые казались мне неправильными, недостаточно высчитанными, выверенными и оправданными. Но было совершенно некогда исправлять это. Разве что на обратном пути.

— Наверное, ты думаешь, что лучше бы мы поехали в Кемет, — сказал я. Октавия покачала головой.

— Нет, я, конечно, люблю колониальную архитектуру, свежие морепродукты и высокий уровень уличной преступности, однако мне кажется, мы совершили мудрый выбор.

— Искать мальчика на свалке — лучший вид отдыха?

— Я хожу по земле, значимой для тебя. Это бесценно. Кроме того, я не люблю страстные танцы, а в Кемете пить вино, а затем крутиться вместе с партнером, пока не закружится голова, своего рода хороший тон. И мотоциклисты мне тоже не нравятся, а их там много.

— Я тебя понял. В Кемет мы не едем.

— Если только на следующий год.

Октавия крутила в руках литровую бутылку с водой, которую мы захватили из дома. Каждому из нас хотелось пить, но мы несли ее не для этого. Человек может прожить без еды месяц (примерно), а без воды три дня (плюс-минус). Если Манфред жив и не ранен, то вода — это первое, что ему будет нужно. Я нес аптечку с бинтами, жгутами и обезболивающим. Марта отдала нам ее и сказала, что это подарок. Хорошо, подумал я, останется добрая память, если мы найдем мальчика, и если он жив.

Давным-давно все не было так просто. Проблемы государственной важности, словосочетание, сопровождавшее меня в последние двадцать лет, вдруг отступили, и я оказался просто человеком, пытавшимся рассказать о своих воспоминаниях. С каждым разом это давалось мне все легче, хотя я до сих пор не до конца верил, что все было со мной, что со мной вообще нечто было до этой минуты. Наверное, поэтому мне и хотелось воспроизвести даже незначительные детали.

Становилось все жарче, и я нес пиджак в руке, он был похож на какое-то размякшее ото сна или смерти животное. Фиолетово-розовые пятна медуницы были рассыпаны по земле, и Октавия провожала их взглядом. Ее восхищала красота нашего леса, радовали голоса наших ручьев и птиц. Я и не понимал, как мне было важно, чтобы ей здесь понравилось.

А потом вдруг (хотя именно этого стоило бы ожидать) запахло свалкой. Особый сладко-ржавый запах разнообразного мусора словно бы обманом проникал в лес. То, что я видел вовсе не соответствовало тому, что я чувствовал. Как если бы мои чувства были разнесены в пространстве на километры. Поэтому я с облегчением заметил, что лес начал редеть, мне хотелось вернуть ощущениям цельность.

Я услышал беспорядочные крики ворон, лай собак. Октавия округлила глаза, она явно не знала, что свалка полна живностью. Я обнял ее.

— Они не нападают на людей, — сказал я.