Бои местного значения

Разговоры о переформировке в полку начались давно — сразу после того, как дивизия в первых наступательных боях понесла большие потери и перешла к обороне. Слухи об отводе в тыл постепенно обрастали разного рода подробностями, якобы почерпнутыми где-то «наверху», а полк стоял на месте и вел успешно оборонительные бои.

— Через неделю, ну, самое большее через десяток дней отведут, — не один раз, бывало, говорил пропавший потом без вести старший техник-лейтенант Кравчук. А когда я ему однажды намекнул, что новости им почерпнуты «у колодца» и не сбываются, он только развел руками:

— Солдат об этом всегда думает, надеется и то в шутку, то всерьез перебросится за перекуром — у него от этого легче на душе! Так что разговорчики эти можно понять!

Мне вспомнился этот давнишний разговор с Кравчуком по дороге в тыл. Остатки полка шагали теперь к ближайшей железнодорожной станции, произошло это больше чем через год после того, как дивизия прибыла на Северо-Западный фронт. Очень многие, в том числе и Кравчук, не дождались этого дня. В полках сохранилось небольшое ядро ветеранов, воевавших с первых дней. Их можно было на пальцах сосчитать. Они шли за зачехленным знаменем полка, несли в своей памяти все то, что выпало на их долю: успехи и неудачи, горести потерь, боевой опыт и мужество, уверенность в победе, которую они обрели в жестоких боях и передадут всем тем, кто пополнит дивизию после.

— Прощай, Северо-Западный! — оглянувшись назад и подняв руку вверх, крикнул один из ветеранов полка, капитан Богданов, когда мы, наконец, выбрались из леса. Долго тянулся год в лесах и болотах и поэтому все облегченно вздохнули, увидев перед собою громадное до самого горизонта поле, над которым, как нам показалось, щедро светило мартовское солнце.

На дороге снег пропитался водою. Пока мы шли по лесу, никто не думал, что придется идти в валенках по раскисшему снегу. Вначале пытались все обходить места, похожие на мокрый сахар, но вскоре валенки отсырели насквозь, стали тяжелыми, портянки прилипли к ногам. Выбирать место посуше не было смысла. На какое-то время ноги согревали мокрые портянки, но как только валенки погружались в воду, сразу чувствовался прилив холодной воды. А идти еще было далеко. Все мысли сосредоточились вокруг крепких сапог и сухих портянок. Какое бы это было блаженство! Больше я ни о чем не думал. Вместе с Богдановым и другими офицерами я догнал заместителя командира батальона, в состав которого мы были переданы на период следования к месту переформировки, и завели с ним разговор про обувь. Всем нам хотелось тут же снять и забросить ненавистные валенки и получить сапоги. Заместитель комбата пытался отшутиться. Его забавляло то, что валенки у Богданова разбухли свыше всякой меры, вовсе потеряли форму.

— Как автобусы, — острил он.

Сам он был в сапогах. Вокруг него увивалась санинструктор батальона в перешитых аккуратно сапожках. Она тоже не могла сдержать улыбки, глядя на наши валенки. Все это не на шутку нас разозлило. Мы решительно потребовали выдать сапоги, даже перешли на повышенные тона. Но заместитель комбата обещал выдать нам ботинки и обмотки не раньше, как на следующий день.

— Нет у меня, — кричал он нам. — Нет!

Пошли мы в своих тяжелых валенках дальше с тягостным настроением.

За все время пребывания на фронте я ни разу не болел, если не считать зубной боли. Зуб у меня давно почернел и болел от простуды, но я не считал это за болезнь и даже не помышлял обращаться по такому пустяку в медсанбат или к полковым медикам. После этого перехода я ожидал обострения зубной боли, но фронтовое напряжение и на этот раз защитило меня от всякой хвори.

На ночь наш полк расположился в лесу. Чадили кухни. Быстро строили шалаши из хвои, разводили костры, вокруг которых усаживались плотным кольцом, дымили ядовитой махоркой.

Капитан Богданов отвел меня в сторону и предложил пойти переночевать в армейский госпиталь, который по его расчетам располагался километрах в трех от леса, в большой деревне. Я сразу же согласился и позвал друзей Леонида и Федора. Все мы были без войска — в полковом резерве ждали назначения. Оказалось, что не только Богданов, но и Федор лечились тут после ранения и знали сестер, которые могли нас приютить на ночь.

Организацию ночлега мы поручили Федору. Он нашел свою знакомую сестру, переговорил с ней и только после этого позвал нас к себе. Сестра встретила нас приветливо у входа в хату. У нее был такой ласковый голосок, что она сразу нас заворожила. Сестра не говорила, а пела, как жаворонок в голубом весеннем небе. Мы не отрывали от нее глаз и даже робели перед ней в мокрых валенках и раскисших полушубках, испускавших в вечерних сумерках густой аромат, забивавший все запахи весны.

— Соня, — обратился к ней Богданов, — пусти нас, бедных странников, переночевать. Иначе мы замерзнем в лесу и ты будешь отвечать по законам военного времени.

— Только тихо, — пригрозила Соня ему пальчиком. — А то я знаю вас, бедных странников.