Боги грядущего

— Мощный бык земли… рыбоглазая кобылица! Явитесь, научите меня!.. Я — мощный бык… реву! Я заржала… рыбоглазая кобылица! О госпожа, приказывай! Каждый, с кем вместе иду, пусть слушает ухом. Пусть не следует позади меня тот, кому не скажу: иди! Впереди, ближе дозволенного вам, не остановись! Пусть каждый смотрит зорко! Пусть слушает чутко!.. Берегитесь вы! Смотрите хорошенько! Будьте все такими… все, сколько вас есть. Ты с левой стороны, госпожа с посохом! Если, может статься, случайно пойду не той дорогой, прошу тебя: направь! Распорядись!.. Укажи путь, госпожа мать моя, избавь от ошибок! Вольным следом лети!.. Расчисть мне широкий путь! И ты, седобородый почтенный Огонь, прошу тебя: на все мои думы, на все мои желания согласись… выслушай!.. исполни!.. Все до единого — исполни!

Варениха хлебнула из кружки и с шумом разбрызгала вокруг себя воду. Потом сделала это еще раз и еще. Глянула на Зольницу — меловые глаза ее белели в полумраке.

— Принесла, что просила?

Зольница быстро протянула ей извалянный и слипшийся комок шерстяных волосков.

— От меховика его… чудом не заметил. И вот… от другого. Держи.

— Ах-ах, — покачала головой бабка. — Не на человека — на одежу его заговор падет.

— Да хоть так. Ты ворожи, ворожи, не сбивайся.

Варениха покусала оба комка стесанными шаткими зубами, будто сучила нить, потом бросила их в слабое пламя.

— Рыбоглазая кобылица, мощный бык, слышу вас! Рыбоглазая кобылица, мощный бык, вижу вас! Бросьте громогласный, пронзительный клич! Издайте оглушительный, сильный вопль! Обрезатель душ, грядешь тяжелой поступью. Руки твои — косы, ноги твои — вихри. Рыбоглазая кобылица, мощный бык! Скажите ему веское, божественное слово! Обратите к нему убеждающую речь. Вас заклинаю, духи-покровители! Да не пройдет мимо, узрит обращающуюся к нему. Вот я кидаю Тебе, великий Огонь, часть одежды этого человека. Напитай ее болезнью. Передай ей проклятье. Вот я говорю Тебе имя человека — Чадник. Вот я говорю, кто он — гость. Вот я предаю в твои руки его жизнь — да отравишь ее. Вот я предаю тебе в руки его судьбу — да сломаешь ее. Избавь, освободи, очисть от его дыхания землю.

Зольница дрожала кончиками пальцев, дышала густо, неистово, вспоминая своего мучителя. В сумраке, в вязкой темноте горели чужие глаза — девки и бездетные вдовицы, затаив дыхание, следили за Варенихой. А та швырнула в огонь несколько лучин — пламя вновь вспыхнуло, запрыгало на углях, раздвинув колеблющийся круг света. Зольница протянула ей еще несколько волосков — длинных и черных.

— Из гривы лошади. Пусть тоже падет. И коровы его… и слуги… все, все!

Варениха пошептала что-то над волосками и швырнула их в огонь.

— Все уйдет, все пройдет… как зима, как лето. Верь и проси, верь и проси. За печали твои взыщется с недругов. Земля их погубит, ветра закружат. Парша испортит шерсть скотине, копытница разъест ноги. Верь и проси, верь и проси!

— А за пасынка моего, за мужа кто ответит? — воскликнула Зольница, плача.

— Придет, придет облегчение. Иди, не оборачиваясь, гляди, не косясь. Кто ступает следом, того нет, пока не заметишь. Страшен зримый, а незримый пуглив. Того нет, кто меня не видит. Ах, ах, аушеньки! Плюнь себе в ладонь, да размешай с землей, да сохрани на ночь. А поутру выйди к реке, да там и зарой. И такие слова говори: «Ой, река, река. Унеси все беды и печали, забери все невзгоды. Утопи злословников, поглоти злодеев. Все, кто горе причинил — да захлебнутся в тебе. Во имя Огня и духов света!». А как скажешь, обернись вокруг себя пяток раз, да возвращайся, не глядя за спину. Тут-то и исполнится, тут-то и исполнится, родимая, так-то, так-то…

Она бормотала, с усилием поглаживая заскорузлыми ладонями измятые, бледные щеки Зольницы, точно лепила ее лицо из глины. Та смотрела на нее с мольбой и отчаянной надеждой:

— Правда ли? Правда ли, старая? Так ли?

И другие бабы поползли, протягивая руки, к Зольнице, окружили ее тесной гурьбой, запричитали, подвывая, заскользили ладонями по ее изношенному, ветхому нательнику, по ломким космам, по худым плечам и морщинистой шее. Загудело жилище, забурлило голосами, и огонь, подхватывая этот порыв, тоже всколыхнулся и весело затрещал.

Тут-то и вошел в жилище Жар-Косторез. Вошел — и замер, уставившись на исступленных баб. Не сразу его заметили, еще изгибались, как трава на мелководье, елозили ладонями по телу Зольницы, стонали, сочувствуя подруге, пока не грянул чей-то вскрик, и скопище распалось как ком рыхлой земли. Бабы торопливо расползались по углам, лишь Варениха да Зольница остались возле костра, дико таращась на вошедшего.

Тот стоял и смотрел, блестя капельками тающего инея на кургузых усах и бородке. Со щек сползал морозный румянец. Косторез держал обеими руками круглую берестяную коробочку, в каких бабы хранят иглы и мотки нитей. Забормотал, чтобы нарушить тягостную тишину: