Боги грядущего

После совета Головня некоторое время посидел в шатре, размышляя, затем тоже направился к глыбе и долго созерцал Жара и Штыря, долбивших долотами сыпучий камень. Пожурил Костореза, что медленно работает, выслушал в ответ его запальчивые оправдания, утешил как мог, пообещав найти еще пару умельцев, чтобы ускорить дело. Потом вместе с Осколышем бродил по кузницам и плавильням, глядел на горы железных наконечников, сваленных в дощатом сарае; говорил с кузнецами насчет железа и меди. «Чадник хороший металл гонит, — орали ему плавильщики, перекрикивая оглушительный звон молотов. — Шлака мало, окалина добрая. Уголь только жидковат… Черный нужон, ядреный, а не этот бурый. А из мертвого места железо совсем дрянное. Рассыпается в руках». Весь черный от сажи, вождь направился к стрельбищу, понаблюдал, как мальчишки, наставляемые Лучиной, упражнялись в пускании стрел. «Выше! Придерживай пальцем! Про ветер не забыл?» — покрикивал Лучина. Мальчишки бегали туда-сюда по истоптанному снежному полю, выдергивали стрелы из насаженных на шесты тюфяков; промахнувшиеся рыскали по сугробам. Один из стрелков увидел Головню, побежал к нему, размахивая луком и крича:

— Великий вождь! Великий вождь!

Сопровождавшие вождя охранники выступили вперед с копьями наперевес, сомкнувшись, заслонили собой повелителя. Лучина бросился за стрелком, зарычал оглушительно:

— Куда пошел, сволочь? Вернутся на место!

Но тот будто не слышал его — семенил к Головне, блестя из-под колпака белками глаз. Щеки и лоб его багровели незаживающими кровавыми расчесами — следами кожной болезни. Товарищи стрелка, сгрудившись, наблюдали за погоней.

— Великий вождь, — выдохнул лучник, валясь на колени шагах в семи от Головни. — Дозволь сказать слово.

Лучина широкими шагами настиг его, врезал от души рукавицей по затылку.

— Ну попляшешь ты у меня, негодяй!

Головня знаком остановил его.

— Пускай говорит.

Тот залопотал, глядя на Головню снизу вверх, как верный пес:

— Великий вождь! Добрые духи нашептали мне мысль, как бить зверя издали, если нет под рукою лука. Сказали: «Пойди к великому вождю и поведай ему об этом!». И вот, великий вождь, я исполняю их повеление.

— Ну и как же?

— Ежели вырезать, великий вождь, полоску кожи, чтоб в середине была пошире, да с одного конца сделать петлю под ладонь, а потом вложить в середку камень и раскрутить над головой как следует — этак можно не только собаке, а и медведю башку проломить…

Лучина прервал его, досадливо скалясь:

— Всю плешь он мне этим проел, великий вождь. Никакого сладу с ним нет. У-у, несчастный, — кулак помощника подъехал к виску стоявшего на коленях стрелка, костяшки погладили вывернутый край колпака.

За спиной Головни звенела разноголосица становища, впереди, за стрельбищем, высились сосны — словно уснувшие стоймя великаны в серых меховиках, прихотливо отороченных понизу тальниковой бахромой. Стрелок стоял на коленях, тиская правой рукой лук; приоткрыв рот, мелко дышал, не сводя с вождя взгляда шероховатых глаз. Лучина подобрался, готовясь обрушить на наглеца всю мощь своих ударов, тяжело сопел, нетерпеливо косясь на Головню.

— Кто таков? — спросил Головня лучника.

— Сверкан, сын Одноглазого Пепла из рода Ильиных, великий вождь.

— И что же, бросал уже так камни, Сверкан?

— Воистину так, великий вождь. С Лучиной, помощником твоим, бросали.

Головня перевел взгляд на Лучину.

— Ну и чего добились? Попали в кого?

Тот закряхтел, снисходительно улыбаясь.

— Едва людей не перекалечили. Эти ж камни — не угадаешь, куда полетят. Из лука хоть прицелиться можно. А это нелепица какая-то, забава для детворы. Грех и вспомнить.

Вождь снова посмотрел на лучника.

— Правду говорит мой помощник?

Тот кивнул.

— Истинную правду, великий вождь. Да ведь тут дело в сноровке — из лука тоже не сразу стрелять наловчились. Если много таких бросателей будет — один-то наверняка попадет. А больше и не надо. Уж этот камень так кость крушит, что любо-дорого смотреть.

— Сам-то умеешь швырять?

— Могу, великий вождь.

— Ну покажь. Вон и цели рядом.

— Сей миг, великий вождь, — ответил тот, вскакивая. — Только за бросалкой слетаю.

И помчался, смешно подпрыгивая, по исполосованному следами от полозьев снегу к мужскому жилищу, терявшемуся за краем обшитого неровными изгородями, неровно бугрившегося холма, над которым дрожали, теряясь в серой прозрачности, темные дымки. Лучина проводил его хмурым взглядом, отогнул край пушистого колпака, посмотрел на вождя, сверкнув льдинками глаз.

— Зря ты это затеял, — проворчал. — Только время теряем.

Головня не ответил: неспешно двинулся вниз по склону, направляясь к толпе лучников. Охранники шли по бокам и сзади, положив копья на плечи. Лучина брел следом, что-то бормоча под нос, облапив мохнатой рукавицей медные, с легкой прозеленью, ножны, болтавшиеся на кожаном поясе.

Лучники потеснились, освобождая путь вождю, зашептались, благоговейно таращась на него.

— Отсюда докинет? — спросил Головня Лучину, встав на том месте, откуда стреляли по скособоченным, продырявленным в разных местах тюфякам.