Боги грядущего

Жар подступил к глыбе, обозрел ее с возвышения. Всю ночь ворочался, не мог заснуть: воображал, как будет обтесывать эту громадину, как будет ходить вокруг нее, покрикивая на работников, как будет делать замеры. Ошибка тут недопустима. Все должно быть выполнено безукоризненно. Сейчас решалась его судьба: оставит он по себе вечную память или уйдет в небытие.

Он стоял, тихонько дрожа от нетерпения, а небо над ним понемногу светлело, темно-серые духи понемногу расцепляли хватку, уползали прочь, и на их месте проступало однообразное бездонное марево — слепое и глухое, как тьма в пещере.

«Лик — самое важное, — думал Жар. — Он будет большим, очень большим. Шеей можно пренебречь… И частью туловища. Пусть. Кому оно нужно, это туловище? У богов как у людей — все решают глаза».

Община уже просыпалась: полились далекие разговоры, утробно забулькали ведра в проруби, загрохотал где-то уголь, сгружаемый в бадью; хрустя снегом, побежали к хлевам веселые девки, затявкали псы, выпрашивая подачку.

Пора было возвращаться домой.

Косторез развернулся и в задумчивости побрел вверх по склону, скрипуче вминая в снег ветви стланика. Наверху его уже ждал помощник — беззаботный уроженец Крайних гор, приставленный вождем для совета и пригляда по каменному делу. Звали его Штырь и каменщиком он был отменным — всю жизнь только тем и занимался, что тесал булыжники. Косторезу, честно говоря, этот помощник был как кость в горле: еретик, гнилушка, тьфу. Чем взял? Ворожбой, не иначе. Они, горцы, чародействовать горазды.

Блистая прозрачным самоцветом в левом ухе, помощник сообщил:

— Ноцью возвернулся Луцина с госцями. Киновари нету.

Жар остановился как вкопанный.

— К-как нету? П-почему?

— Грит, видял церных пришельцев. Вот и возвернулся.

Мысли поскакали одна быстрее другой. Бешенство охватила Костореза.

— Лоботряс бестолковый. Киновари нет — покрасим кровью. Твоей кровью! А чем еще?! Ты знаешь? Нет?

Тот пожал плечами, нисколько не устрашенный гневом начальника.

— Где он? — отрывисто спросил Жар.

— Луцина?

— Ну.

Тот коротко подумал, заведя глаза к шершавому небу.

— Спит, должно быць.

— А что привез? Хотя… ну, это… пошли туда. К обозу. Он его разгрузить не успел еще?

— Нет.

И они двинулись к обозу.

Над стойбищем уже вовсю возносился деловитый гул, вбиравший в себя ленивое переругивание соседей, степенные разговоры гостей, задорные кличи охотников, звонкий смех ребятни, покрикивания матерей и много чего еще. Косторез и его помощник шли, вдыхая запах навоза, ядреного свежего снега, вяленой рыбы и прокопченых шкур.

— Чего ж мне это… не сказали-то? — спросил Жар, не поднимая головы.

— Хацели… Поздно было. Цемно.

Они пересекли двойной ряд шатров, возле которых, галдя, менялись вещами гости и лесовики, прошли мимо огромной длинной шкурницы, где наставники разъясняли новичкам веру Науки, протопали рядом с воняющими мочой хлевами и двинулись к цепочке волокуш и саней, выстроившихся под южным косогором, в стороне от реки. Ноги так и ехали по утоптанному снегу, рвали переплетения стланика, от мороза слипались ноздри, тяжелели ресницы.

Возле обоза уже толклись чужаки: приподнимали кожаные попоны, разглядывали привезенные вещи, толковали меж собой, усмехаясь и просовывая в сани волосатые лапы. Тут же вертелся и гость — юркий, жилистый, низкорослый. Имя ему было — Чадник. В общине его знала каждая собака — не первую зиму водил сюда обозы с солью и железной рудой, а взамен брал пушнину и рыбий зуб.

Увидев Жара с помощником, закивал им, улыбаясь, крикнул:

— Счастья и благополучия почтенному господину! Как поживает дражайшая супруга? Как здоровье дочек?

Жар поклонился, ответил вежливым приветствием. Гостя он уважал: не раз уже тот подносил ему что-нибудь в подарок. Иногда даже неудобно становилось за такую щедрость, Косторез пытался дать что-то взамен, но Чадник отказывался: «Сейчас ничего не давай, господин. Потом отдашь. Когда следующим разом обернусь». И показывал Косторезу кожаную книгу: дескать, захочешь узнать, сколько чего получил от меня, только спроси.

Жар был не единственным, кого одаривал этот лис. Многие из общинников успели получить от него кто железячку древних, кто горский оберег, кто мех с забродившим молоком. Уж такой был человек — не мог устоять, чтобы не сделать приятное людям.

Зато и своей выгоды не упускал. Если возникала нужда в пушнине или рыбьем зубе, шел к коневодам. Те не отказывали — гость все-таки! Давали все, что просил. А если нечего было дать (жизнь непредсказуема: сегодня пьешь сливки с ягодами, а завтра жуешь сыромятные ремни), Чадник шел к вождю, показывал ему кожаную книгу, слезно жаловался на разорение. Головня не церемонился с должниками: присылал Лучину, который выгребал у нерадивых собратьев все ценное: реликвии, меховую одежду, бронзовые блюда, костяные обереги. А если и этого было мало, Чадник вместо подарков обязывал должников работой. И вкалывали! Шли к нему в услужение: кто бил пушного зверя, кто резал панты, кто ухаживал за лошадьми. Гость не требовал лишнего, он лишь хотел получить добром за добро.