Богач, бедняк

– Он у тебя ходит по дому и поглядывает то в одно зеркало, то в другое: в ванной, в большое зеркало в шкафу, в темное – в гостиной, в увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в лужицу на крыльце…

– Все очень просто, – раздраженно перебил ее Колин. – Он изучает себя. Если говорить банально, заглядывает себе в душу – при разном освещении, с разных точек, – чтобы понять… Короче, что же тебе не понравилось?

– Две вещи, – спокойно сказала она. Она теперь поняла, что все время думала об этом с тех пор, как вышла из проекционной: в постели, прежде чем заснуть; на террасе, глядя на затянутый туманом город; просматривая газету. – Во-первых, темп. До этого момента все события в картине разворачиваются быстро, динамично – это общий стиль фильма. И вдруг, словно только для того, чтобы показать зрителю, что наступил кульминационный момент, ты резко снижаешь темп. Это слишком очевидно.

– Так и задумано, – отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Колин. – И должно быть очевидно.

– Если ты будешь злиться, я ничего больше не скажу.

– Я уже разозлился, так что лучше говори. Ты сказала «две вещи». Какая же вторая?

– Ты долго показываешь его крупным планом и предполагаешь – зритель поверит, что он мучается, сомневается, запутался…

– Слава Богу, хоть это до тебя дошло…

– Мне продолжать, или пойдем завтракать?

– В следующий раз ни за что не женюсь на такой умной бабе. Продолжай.

– Так вот, ты думаешь, что этот эпизод показывает, как он мучается и сомневается, и актер тоже, вероятно, думает, что передает сомнения и страдания, но зритель-то видит совсем другое – красивый молодой человек любуется собой в зеркалах и обеспокоен лишь тем, удачно ли подсвечены его глаза.

– Черт! Ты стерва. Мы над этим эпизодом корпели четыре дня.

– На твоем месте я бы его вырезала, – сказала она.

– В таком случае следующую картину снимать будешь ты, а я останусь дома готовить обед.

– Ты же просил меня.

– Никогда я, видно, ничему не научусь. – Колин спрыгнул с кровати и зашагал в ванную. – Я буду готов через пять минут. – Он спал без пижамы, и смятые простыни оставили розовые рубцы на его мускулистой стройной спине. Подойдя к двери, он обернулся. – Все женщины, которых я знал, всегда считали: все, что я делаю, великолепно, а я взял и женился на тебе.

– Они так не считали, – ласково сказала она. – Просто говорили. – И, подойдя к нему, поцеловала в щеку.

– Мне будет недоставать тебя, – прошептал Колин. – Ужасно. – Затем он резко оттолкнул ее. – А теперь иди, и чтоб кофе был черным!

Бреясь, он что-то весело напевал. Чтобы Колин пел утром – неслыханно! Но она понимала: его тоже беспокоил этот эпизод, а теперь, зная, что не так, он испытывает облегчение и сегодня же с огромным удовольствием вырежет его из фильма – результат напряженной четырехдневной работы, обошедшейся студии в сорок тысяч долларов.

В аэропорт они приехали рано, и когда их сумки и чемоданы скрылись за багажной стойкой, с лица Билли исчезло напряжение. На нем были серый твидовый костюм, розовая рубашка и голубой галстук. Волосы тщательно приглажены, кожа чистая, без юношеских прыщей. Гретхен решила, что ее сын очень привлекательный мальчик и выглядит сейчас намного старше своих четырнадцати лет. Ростом он был уже с нее и, значит, выше Колина, который привез их в аэропорт и делал достойные похвалы усилия скрыть свое стремление побыстрее вернуться на студию и приступить к работе. Всю дорогу до аэропорта Гретхен пришлось держать себя в руках, так как манера Колина водить машину нервировала ее. Пожалуй, это единственное, что он делает плохо, подумала она. То он ехал очень медленно, будто во сне, углубившись в свои мысли, то вдруг начинал обгонять всех подряд и ругал других водителей, проскакивая у них под носом или не давая им вырваться вперед. Но каждый раз, когда она не выдерживала и предупреждала его об опасности, он огрызался: «Не будь типично американской женой!» Он был убежден, что водит машину превосходно. Он всякий раз говорил ей, что никогда не попадал в аварию, хотя его не раз штрафовали за превышение скорости.

– У нас еще масса времени, – сказал Колин, видя, что к стойке все еще подходят пассажиры. – Пойдем выпьем кофе.

Гретхен знала, что Билли хочется пойти к выходу на поле, чтобы первому войти в самолет.

– Слушай, Колин, – сказала она мужу, – тебе вовсе не обязательно ждать с нами. Прощание всегда такая докука…

– Пошли выпьем кофе, – сказал Колин. – А то я еще не проснулся.

И они направились к находившемуся в другом конце зала ресторану; Гретхен шла между сыном и мужем, сознавая, что они втроем являют собой красивое зрелище – недаром люди пялятся на них. «Гордость, – подумала она, – это грех, но какой прекрасный».

В ресторане она и Колин заказали по чашке кофе, а Билли – кока-колу, которой он запил таблетку драмамина, чтобы не тошнило в самолете.

– Меня до восемнадцати лет укачивало в автобусе, – наблюдая за мальчиком, сказал Колин, – но стоило мне первый раз переспать с девушкой, как это кончилось.