Богач, бедняк

За обедом он заказал ей коктейль, и она, слегка опьянев, хихикнула:

– Я чувствую себя ужасной озорницей!

После обеда он повозил ее по городу, удивляясь тому, что, прожив здесь уже несколько лет, она почти не знала Уитби и даже не видела университета, в котором учился ее сын.

– Я и не думала, что город такой красивый, – то и дело повторяла она, когда они ехали по районам, застроенным удобными большими домами, затененными деревьями. А проезжая мимо универмага Колдервуда, она воскликнула: – Какой большой! Знаешь, я ни разу в нем не была. И подумать только, ведь это Руди всем здесь командует!

Томас поставил машину на стоянку и, медленно пройдя с матерью по первому этажу универмага, купил ей замшевую сумку за пятнадцать долларов. Она попросила продавщицу положить ее старую сумку в бумажный пакет, а новую, пока они ходили по магазину, с гордостью носила на руке.

В тот день она болтала без умолку. Впервые рассказала ему о своей жизни в приюте («Я была самой толковой в классе. Мне даже приз дали, когда я уезжала»), о том, как работала официанткой и как стыдилась, что была незаконнорожденной, как посещала вечернюю школу в Буффало, чтобы получить образование, и даже о том, что до замужества ни разу ни с кем не целовалась, что весила девяносто два фунта в день свадьбы, о том, каким красивым показался ей Порт-Филип, когда они с Акселем приехали осмотреть булочную – по реке тогда ходил белый экскурсионный пароход, на палубе оркестр играл вальсы, каким приятным был район, когда они сюда приехали, как она мечтала открыть маленький уютный ресторанчик и какие надежды возлагала на своих детей…

Когда Томас привез ее домой, она попросила дать ей фотографию его сына. Чтобы вставить в рамку и держать на тумбочке в спальне, сказала она. Когда он дал ей карточку сына, она проковыляла к себе в комнату и вынесла оттуда старое, пожелтевшее от времени фото: она в возрасте девятнадцати лет – стройная серьезная красивая девушка в длинном белом платье.

– А это тебе. – Она молча смотрела, как он аккуратно кладет ее фотографию в бумажник, туда, где раньше лежала карточка сына. – Знаешь, ты мне почему-то ближе всех на свете. Мы с тобой одинаковые. Мы – простые. Не то что твоя сестра или брат. Я люблю Руди – во всяком случае, мне так кажется. И должна любить. Но я не понимаю его, а иногда просто боюсь. А вот ты… – Мэри засмеялась. – Ты такой большой и сильный, зарабатываешь на жизнь кулаками… С тобой мне легко, будто мы ровесники, будто ты мой брат. И сегодня… сегодня все было так замечательно. Я чувствую себя как человек, который долго сидел в тюрьме и наконец вышел на свободу.

Томас обнял ее и поцеловал. Она на секунду доверчиво прижалась к нему.

– Знаешь, с той минуты, как ты пришел, я не выкурила ни одной сигареты.

Томас медленно ехал в сумерках, раздумывая о прошедшем дне. Ему попалась по дороге закусочная, он зашел в нее, сел у пустой стойки и заказал виски. Вытащил из бумажника фотографию и долго смотрел на молодую девушку, превратившуюся в его мать. Он был рад, что навестил ее. Возможно, ее расположение немногого стоило, но он победил в борьбе за этот скромный трофей. Сейчас, сидя в одиночестве в пустом баре, он испытывал необычное для себя чувство умиротворения. По крайней мере час он посидит в покое. С сегодняшнего дня тех, кого он должен ненавидеть, стало одним человеком меньше.

Часть третья

Глава 1

1960 год

Утро было довольно приятное, если не считать смога, жидким серым бульоном наполнявшего чашу низины, в которой лежал Лос-Анджелес. Босиком, в ночной рубашке, проскользнув между занавесками, Гретхен вышла на террасу и взглянула вниз на закопченный, но залитый солнцем город, на поблескивавшее вдали неподвижное море. Она глубоко вдохнула утренний сентябрьский воздух, напоенный запахами влажной травы и раскрывающихся цветов. Сюда, на гору, не доносился городской шум, и тишину раннего утра нарушало лишь квохтанье куропаток, бродивших по лужайке.

Насколько здесь лучше, чем в Нью-Йорке, в который раз подумала она. Гораздо лучше.

Она охотно выпила бы чашку кофе, но Дорис, горничная, так рано не встает, а если Гретхен сама станет варить на кухне кофе, Дорис проснется от шума льющейся воды и прибежит, извиняясь, помогать, но будет, конечно, раздосадована тем, что ее лишили законного сна. Будить Билли было еще слишком рано, к тому же его ждет необычный день. И уж конечно, не стоит поднимать Колина. Когда она вылезла из их широкой кровати, он спал на спине: брови нахмурены, руки скрещены на груди – словно во сне ему показывали спектакль, который он при всем желании не мог похвалить.