Бог всегда путешествует инкогнито

Снова раздались звуки фортепиано… Я вздохнул с облегчением. Скорей, не терять ни минуты… Уходить прямо через окно. Я открыл окно, подтянулся и вылез наружу. В сравнении с духотой кабинета воздух показался мне очень свежим. Я находился на первом этаже, но у меня под ногами был потолок вестибюля, и я оказался на карнизе четырехметровой высоты. Я медленно шел по карнизу, перекрещивая руки, как канатоходец или лунатик, стараясь изгнать из памяти неприятное воспоминание. Мне пришлось дойти таким манером до угла, а там можно было уже съехать вниз по водосточной трубе. Двигаясь быстрыми перебежками, я обошел сад кругом и возле собачьих будок вздохнул с облегчением: Сталин все еще грыз баранью кость. Увидев, что я вылезаю из кустов, он моментально вскочил и навострил уши. Я ласково позвал пса по имени, стараясь нейтрализовать его агрессивность, чтобы он не переполошил весь квартал. Он злобно зарычал, раздувая брыли и обнажив острые клыки, потом снова занялся костью, но глаз с меня не сводил. Неблагодарный.

В особняке зажегся свет. Быстрее! Я ринулся к калитке, потянул ее и… она оказалась закрытой, язычок плотно вдвинут в замок. Мой металлический прямоугольник валялся на земле перед дверью. Входя, я неосторожно отпустил дверь, поскольку сразу занялся собакой…

Я оказался в ловушке, как крыса. Меня вот-вот обнаружат, это вопрос нескольких секунд. Тревога и бессильная ярость охватили меня. Других выходов нет! Сад окружен оградой больше трех метров высотой, с острыми пиками по верхней кромке. И ни дерева, ни какой-нибудь стенки возле решетки, чтобы можно было использовать ее как подставку, ничего… Я перевел взгляд на Сталина. Он поднял голову, не выпуская из зубов баранью кость, и грозные клыки на миг сверкнули в темноте… А за ним виднелись четыре собачьих будки, выстроившихся в аккуратный ряд как раз вдоль забора…

Я сглотнул…

Дюбре говорил, что в мире бизнеса охотники никогда не выбирают дичь наугад. А в мире собак? Нападет на меня Сталин или нет? Ведь при первой встрече я его сильно испугался… Как он посмотрит, если я пойду на штурм его будок совершенно спокойно, без паники и даже… доверительно? У меня нет другого выхода…

Внутри меня зазвучал слабый голос, он еле слышно шептал, что я должен пойти на этот риск. Конечно, металлический прямоугольник выскочил из двери совершенно случайно, но еще Эйнштейн говорил, что случай — это бог, который путешествует инкогнито… У меня было такое чувство, что жизнь посылает мне испытание, чтобы дать шанс измениться, и что если я не воспользуюсь выпавшим мне случаем, я навсегда останусь в плену собственных страхов…

Мои страхи… Сталин приводил меня в ужас. Интересно, сильно ли он разозлится, когда поймет, что я от него хочу? И что вызывает у меня страх — его агрессивность или бросок сам по себе? Хватит ли у меня мужества победить страх, обуздать его и выйти ему навстречу? Говорят, смелый умирает один раз, а трус — тысячи, от страха.

Я глубоко втянул в себя ласковый вечерний воздух и медленно его выдохнул. Потом еще и еще раз, опустив плечи и убирая все мышечные зажимы. С каждым вдохом я все больше расслаблялся и успокаивался. И наступил момент, когда я почувствовал, что пульс действительно замедлился.

Сталин — друг, чудный пес… Я чувствую себя прекрасно, я верю в себя… И я верю в симпатягу-пса… Я его люблю, и он тоже меня любит… Все идет отлично…

Я потихоньку стал продвигаться по направлению к первой будке, ровно дыша и все больше успокаиваясь… Все идет хорошо…

Я шел, не обращая внимания на пса, целиком сосредоточившись на цвете его будки, на теплом вечере, на мирном спокойствии сада…

Ни разу не взглянул я на Сталина, хотя боковым зрением и заметил, что он следит за мной глазами. Я старался думать о незначительных окружающих деталях и не утерять ощущения доверия и спокойствия. И когда я спокойно поставил ногу на крышу будки, милейший пес даже не поднял головы. Я перелез через решетку, спрыгнул с обратной стороны и скрылся в ночи.

25

Больше месяца я позволял незнакомым людям управлять своей жизнью. Я считал для себя делом чести соблюдать соглашение. На что я надеялся? Что Дюбре, как обещал, сделает из меня свободного, раскованного человека? Но как можно стать свободным, подчиняясь чужой воле? Я не желал замечать этот парадокс, не желал в него верить, ослепленный эгоцентрическим удовольствием от самого факта, что мной интересуются. А теперь я обнаружил, что сама наша встреча была не случайна. У этих людей были какие-то скрытые мотивы, о которых я не знал. Я бы еще понял, если бы Дюбре начал интересоваться моей судьбой после того, как снял меня с Эйфелевой башни: спасать чужую жизнь — все равно что грызть арахис. Вас непреодолимо тянет продолжать начатое дело. Но как объяснить то, что он начал составлять обо мне отчеты еще до нашего знакомства? Это несоответствие стало для меня источником тревоги, которая уже не отпускала. Я начал плохо спать по ночам, а днем стал беспокойным и рассеянным, меня мучило предчувствие, что должно случиться что-то еще.