Бог всегда путешествует инкогнито

Я перевел дух и со все еще колотящимся сердцем скользнул в дом.

В воздухе реял опьяняющий аромат женщины… Дьявольски притягательный… Хозяин дома был в этот вечер не один…

Громкие звуки фортепиано долетали до отделанного мрамором холла, где я оказался. Большие люстры были погашены, но в подвесках играли лучи льющегося откуда-то мягкого света. От приоткрытой двери в гостиную по мраморному полу, как луч прожектора, шла длинная световая полоса, освещая только определенную зону, как при киносъемке.

Путь к лестнице лежал через эту полосу, и меня могли заметить… Что же мне теперь, оказавшись у самой цели и потратив столько сил, отступить?

И тут произошло нечто удивительное: прозвучала фальшивая нота, и за ней ругательство на незнакомом языке. Ругнулся Дюбре. Прошло секунды две, и музыка зазвучала снова. Так это была не запись, это он играл? Вот так неожиданность!

Но запах духов…

Возможно, у него сидела гостья, которая могла меня заметить… Хотя если он играл для женщины, она, скорее всего, смотрела на него. Единственная слушательница должна была глаз не сводить с пианиста. Стоило рискнуть…

И я пошел на риск, не раздумывая, повинуясь инстинкту, находясь во власти колдовского аромата… сгорая от желания увидеть ту, которая его источала.

Со сжавшимся сердцем, я на цыпочках крался к лестнице, и каждый шаг приближал меня к опасному и чарующему открытию. Волнующая, потрясающая музыка Рахманинова заполняла пространство, проникая в самую глубину моей сущности. Сантиметр за сантиметром, мне постепенно открывался вид гостиной, и сердце билось все чаще, в такт дьявольским аккордам, которые извлекали из клавиатуры сильные руки пианиста.

Гостиная, с ее высоким лепным потолком, несмотря на огромные размеры, производила впечатление комнаты теплой и уютной. На паркете с версальским узором лежал разноцветный персидский ковер. У стен высились покрытые патиной времени большие книжные шкафы, где стояли книги в темных кожаных переплетах.

Я потихоньку продвигался, и вдруг моему взору открылась потрясающая картина. В гостиной все было несоразмерно огромное: диваны, обитые красным бархатом, канапе, глубокие и мягкие, как кровати, столики с резными выгнутыми ножками, высокие барочные зеркала, импозантные полотна знаменитых художников, где лица персонажей выступали, как из тьмы времен… По углам длинного черного стола высились стулья с двухметровыми, богато украшенными спинками. Две большие хрустальные люстры были погашены, но повсюду — на столиках, на столах, на всех выступах — стояли огромные, бесстыдно торчащие вверх свечи. Их неверное пламя играло на черном лаке столиков и… фортепиано. Фортепиано…

Дюбре, в темном костюме, сидел спиной ко мне, и руки его бегали по клавишам. Соната Рахманинова… А перед ним, на просторном ложе, покрытом черной тканью, лежала, уютно устроившись на боку, длинноволосая белокурая женщина… Абсолютно голая. Приподнявшись на локте, она подперла голову ладонью и рассеянно смотрела на пианиста. Я не мог глаз отвести от этой бесконечной грации и застыл, сраженный красотой, утонченностью и бесконечной женственностью незнакомки…

Время остановилось, и, наверное, прошла целая минута, прежде чем я осознал, что ее глаза повернулись ко мне и она молча меня разглядывает. Я понял ситуацию и сразу весь подобрался, в ужасе, что меня обнаружили, и в то же время взбудораженный и очарованный этими неотрывно смотревшими на меня глазами. Я застыл, не в состоянии двинуться с места.

Я так старался, чтобы меня не заметили, одевался в черное, крался на цыпочках, и вдруг оказался под пристальным взглядом, — на меня никто никогда так не смотрел. У этой женщины был взгляд сфинкса. Ни малейшего смущения собственной наготой, присутствием незнакомого мужчины, наоборот — она глядела на меня с апломбом и вызовом.

Я бы все, что угодно, отдал за то, чтобы вдохнуть аромат ее кожи… И по мере того как пальцы Дюбре бегали по клавишам, затопляя дом волнами мощных звуков, во мне росла уверенность, что она меня не выдаст. Хотя и казалось, что она вся целиком здесь, в настоящий момент и в своем собственном теле, я почему-то чувствовал, что она полностью отстранена от всего, что происходит и может произойти.

Отчаянно борясь с собой, я стал медленно отступать назад, и она, видимо расценив это как свое поражение, отвела глаза.

Я молча, все еще в полном смятении, поднялся по ступеням длинной лестницы, а образ незнакомки все стоял у меня перед глазами. Постепенно приходя в себя, я бегло взглянул на часы: десять двадцать четыре! Сталина спустят с цепи через шесть минут… Скорее!

Я проскочил полутемный коридор так быстро, как только позволяла необходимость двигаться бесшумно. Бледные тени подсвечников с угасшими свечами ложились на стены и ковры, придавая им мрачноватый оттенок.

Еще одна неверная нота, короткое ругательство — и музыка зазвучала снова. Быстрее, в кабинет! Я толкнул дверь и заскочил внутрь. Сердце сжалось.