Блокада

Театр Радлова – один из самых героических. Еще висят афиши: «Под липами Берлина», «Фельдмаршал Кутузов».

Театр Комедии – кажется, единственный в городе, еще открытый. В вестибюле Елисеевского магазина, у входа в театр радует глаз свежая афиша: «Бравый солдат Швейк».

Афиша свежая, но пьеса идет с начала войны. И то хлеб.

Елисеевский магазин – как и до войны, как, вспоминается, еще до революции – самая яркая и оживленная точка Невского проспекта. В нем нет ничего съестного – но вот толпятся здесь бородатые, безумноглазые, прямо с ликами святых, самые дорогие люди Отечества.

Что же приводит их сюда?

Может быть, воздух богатейшего магазина насыщен дымчатыми ароматами вкусных продуктов… Воздух – как дух сытости? Но не только это: информация – вот что тоже питает людей в войну. Надежда бодрых, и радостных, и кричащих – да, пусть кричащих – заголовков военных телеграмм, сводок и очерков нашего брата – военного корреспондента…

Укутанные в платки и одеяла женщины ходят от «Елисея» к Гостиному двору на улице Третьего июля, разбитому во многих местах, от него – к Большому Гостиному двору и обратно. Большой Гостиный сгорел, но под стрельчатой анфиладой и колоннадой уцелели, облизанные языками пламени, вкусные довоенные рекламы, всякие пирожки с краснощекими молодцами. Смотреть на них, откровенно говоря, тошно: что-то ехидное и насмешливое.

Памятник Екатерине Второй, ничем не прикрытый, высится над сугробами. Кажется, что окружающие ее сподвижники наклонились от нее в разные стороны, чтобы бежать от своей патронессы и от всего этого запустения. Но куда же убежишь: блокада.

За спиной убеленной снегом бронзовой царицы белеет колоннами желтый Академический театр драмы им. Пушкина, в просторечии – Александринка. Конечно, он давно закрыт: драм и без него хватает. Одной такой драмы как блокада – в порядочную средневековую эпоху хватило бы на века, а в нашу – хватит до конца мира, но конца, кажется, не видно. Автор – оптимист.

Как придаток к театру – тихая, и раньше, кажется, нежилая, маленькая улица Зодчего Росси. Я вспоминаю стихи моей хорошей приятельницы, талантливой поэтессы[4]:

Наша встреча была короче
Шага, мига, дыханья, глотка…
Почему, уважаемый зодчий,
Ваша улица так коротка?

Теперь эта сплошь колоннадная улочка стала еще короче: бомбой отбито несколько белых колонн с желтыми (под цвет театра) простенками. Куски колонн валяются, похожие на завернутые в белое трупы. Московский вокзал – еще одно чудо уделения. С игрушечно обледеневшей, как сахарная голова, башенкой – часы на ней уцелели, только время остановилось в них – стоит, как надежда: часы пойдут, и поезда пойдут на Москву, «как часы». На Москву – как на Россию. И снова я вспоминаю Гоголя: «Москва нужна для России, для Петербурга нужна Россия»… Ох, как нужна. Но не те времена, уважаемый зодчий русской литературы, и нынешняя блокадная Северная Пальмира с ее громадно остановившейся жизнью – не так же ли нужна для России – как величайший в веках пример сверхчеловеческого мужества и народного, несмотря ни на что, благородства?

Осажденные по-прежнему любят Невский проспект. Любят жить на нем жалко яркими, витринными отблесками прошлого, любят, кажется, и умереть, пройдясь последний раз в жизни под его стенами. Трупов на Невском – как ни на одной другой улице… А еще любят возить друг друга по Невскому на саночках.

А по вечерам, холодным вечерам, здесь можно встретить красивейших – одухотворенной голодной красотой – женщин, бледных с прекрасно безумными глазами. Это женщины новой, неумирающей России.

Гоголевский художник Пискарев из «Невского проспекта», на нашем Невском не нашел бы своего «предмета» – предлога к самоубийству. Но от голода умереть мог бы скорее других.

Солнце всходит и заходит над Невским проспектом. Как огненная циркулярная пила разрезает оно страшное, покрытое струпьями трупов тело времени на одинаковые, обледенелые бревна дней блокады.

Подобно Колизею, вбиравшему в себя мировую имперскую славу Рима, Невский проспект – отражение роскоши подвига и величия мук Блокады. Над ним свистят снаряды, разрывая на куски его красивое и неприступное тело, но он высоко держит свою голову – башню Адмиралтейства с несгибаемым золотым шпилем. Он ждет. Придет весна освобождения. Жди, Невский! Придет твой час.

Придут новые люди, и осыплют твои тротуары цветами, и подарят тебе новые дома – как игрушки знаменитому старику, впавшему в детство, и они будут еще прекрасней, хотя прекрасней, кажется, и быть не может, чем те, упавшие теперь на колени или рухнувшие совсем. За новые твои дома, Невский! За новую в них жизнь!..

Эта война разрушает дома, но не разрушает надежды отстроить их снова. Пусть же эта проклятая война уничтожит и самую зародышевую возможность новых войн.