Блокада

– Это от дружбы с нашим корреспондентом. Он и вояка отчаянный, и пишет лучше всех. А ты – прозаик: месть. Я согласен, часть немцев надо бы разорвать на куски, только не ту часть, что на фронте… Пока что вся надежда на волховцев. Иначе – сколько мы их ни долбай, блокада останется. Что делать? Ждать. Наш фронт так неподвижен, что карта фронта будто удобно и плотно улеглась у меня прямо под черепной коробкой, и каждой малейшей извилине фронта мгновенно отвечает зигзаг соответствующей мозговой извилины, и я уже знаю, что делать и немцы знают, что я сделаю. Но иной раз я заранее не знаю, как поступлю, и это для них самое страшное. Мы им еще покажем!

– Ну, ладно, – оборвала его она. – Ты им тут показывай, а я пойду в свой санбат. Работать надо. И неудобно мне, и стыдно туда-сюда мотаться, но очень нужно снова в город: я обещала. И я люблю.

Генерал не расслышал – звонил телефон.

– Что? Под Черным Бором закопошились? Надо было ожидать – середина трассы. Думают уж прервать ее, так посередине, и оборона, думают, там слабее. Что? Они плохо думают? Ну, брат, не всегда… Тоня, беги скорее, или оставайся. Кажется, что-то начинается. Что? Начинается у меня под носом? Ты угодила в точку. Пойдешь? Ну, пока. Заглядывай… Разведка вернулась? Надо было сразу, сразу об этом…

Бухнули свои орудия – будто одним ударом – в небо. Лес, взволнованный орудийной волной, зашумел, и снег посыпался с ветвей. Он посыпался и с неба, сорванный с низких туч начавшейся канонадой.

* * *

Немецкие дивизии – щупальцы блокадного спрута нередко отрывались от тела фронта, будто высосав всю русскую кровь на своем участке, со своими батареями-присосками перемещались в другое место. Если не удавалось втихую – это был маневр с боем.

Но на этот раз двинулись не одна-две дивизии, а чуть не вся армия, полуподковой облегающая подступы к Ладоге. Чудище обло зашевелилось; как сучья в лесу, затрещали выстрелы, и пулеметы протарахтели вопрошающие первые свинцовые четверостишия великой или малой поэмы боя: готовы ли к нему?

Тоня не успела дойти до своего санбата, но от штаба отошла далеко. Может быть, бой застал ее на полдороге. На полдороге к смерти или почти.

Оглянувшись, она увидела, как первой погибла с расщепленным треском высокая сосна около штаба – ее так и называли штабной, или генеральской, – словно с нее и нужно было немцам начинать. Срезанная снарядом под корень, она будто отпрыгнула в сторону и тяжело упала на руки соседних сосен, ломая их.

Потом высокий боец забежал вперед Тони и, крикнув «Ложись, милая», – упал застывшим от ненависти пороховым лицом на запад. Тоня привычно пощупала пульс. Он уже не бился. И бойцу больше не биться.

…Казалось, она шла целый день: склонялась к убитым, оттаскивала раненых в сугробы, или, вместе с незнакомыми санитарами, относила их на носилках в палатки на лед. И шла дальше, к своему санбату – по дымному пространству сражения, изрешеченному почти видимыми снарядными осколками и пулями-невидимками, обходя черные, шипящие сковороды разрывов, вокруг них снег дымился и потрескивал, как порох.

Меж упавших сосен падали и умирали бойцы с неслышным в грохоте боя предсмертным стоном. Противник так и не вышел из «своего» леса, а трупы бойцов лежали уже повсюду, будто разбросанные одним взрывом. И само сражение было как взрыв тоски и ненависти, накопившихся по обеим сторонам фронта. Такое не могло длиться долго… Вот неуклюже выкатились немецкие танки, клубя дымом, и застряли в снегу. Сзади них затрещала автоматами пехота, но, встреченная огнем, залегла за пнями и стволами только что снесенных деревьев. Один танк, спускаясь с горки, давя тонкоствольные сосенки, перевернулся с ходу. По инерции он елозит из стороны в сторону, как опрокинутая черепаха. Но попробуй к нему подступиться на выручку – весь склон вокруг него бешено продувается горячим свинцовым ветром. Будто от этого танка зависит исход боя.

Две танковые атаки зарылись в снегу, за ними застряла пехота. Потом она отошла. Десяток танков остался – догорать.

И это совсем не снег, а земля глыбами взлетает в воздух, будто сотни землечерпалок швыряют ее огромными ковшами. Дико видеть на снегу – засыпанных землей.

Бегут сзади и впереди Тони, и по сторонам, крики и слова команды то повисают в воздухе, то покрываются разрывами. Падают среди сосен, и сосны со стоном ложатся среди трупов. Сквозь придавившие объятия зеленых лап кричат живые глаза раненых. Таких оставляют на поле боя – на после боя. Выживут – хорошо.

Лицо первого убитого, быть может, заслонившего ее своим телом, видела Тоня перед собой. И опускалась на колени около трупов, поворачивала их лицом на запад. На ее глазах взводы и роты накапливались в прибрежных нагромождениях – пирсах льда и текли навстречу противнику сгустками крови.