Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Похороны состоялись на следующий день и предварялись заупокойной службой в том же соборе, причем прощание и вынос гроба с телом были засняты на кинокамеру, – ну а как еще могло быть во временной столице российской киноиндустрии?.. Один присутствовавший там журналист потом писал, что чувствовал себя будто на съемочной площадке фильма с королевой экрана в главной роли. Он вспомнил последний виденный им фильм с участием Холодной и то, как зал взорвался аплодисментами при первом ее появлении в кадре. И собор снова был полон, и толпы людей выстроились вдоль дороги от него до Первого христианского кладбища, где гроб с забальзамированным телом Холодной поместили в часовню вплоть до откладывающейся на неопределенный срок отправки в Москву. Открытый гроб несли поклонники, а она возлежала в нем в том самом платье, в котором снималась в одном из популярнейших своих фильмов, трагической мелодраме «У камина».

Останки Холодной до Москвы так и не доехали, а со временем просто затерялись. Вероятнее всего, они все еще хранились в часовне при Первом христианском кладбище, когда часовню сровняли с землей, а кладбище закатали под асфальт в начале 1930-х годов. Но их «таинственное» исчезновение лишь подлило масла в огонь фантазии авторов конспирологических теорий, которыми и по сей день овеяна история ее смерти. По одной из таких версий, причиной смерти Холодной якобы стал букет отравленных белых лилий, присланный ей французским консулом, заподозрившим ее в шпионаже на красных. Через считаные дни после похорон актрисы документальный фильм о них уже шел при полном аншлаге все в тех же кинотеатрах, которые минувшим летом ломились от публики на показах «Женщины, которая изобрела любовь», а бандиты Япончика, по воспоминаниям Паустовского, пресытившись мародерством, засели в ночных клубах города, «перепевая на все лады душераздирающий мотив смерти Веры Холодной».

Война и моры закончились, и неутомимый Яков Бардах превратил свой дом в местную штаб-квартиру общенациональной кампании по искоренению брюшного тифа и холеры. Вопреки непрекращающимся трудностям со снабжением он продолжал проводить собственные уникальные исследования, умело сообразуясь с обстоятельствами. «Зима с 1921 на 1922 год в Одессе выдалась суровая, лаборатории не отапливались, – писал он. – В результате возможно было изучать лишь морозоустойчивые бактерии, которые сохраняют способность к размножению и развитию даже при низких температурах»[218]. И под его руководством одесский Новороссийский университет сделался одним из ведущих центров бактериологических исследований в Советском Союзе.

В 1929 году Бардаха похоронили на Втором еврейском кладбище, где издавна покоились «Ашкенази, Гессены и Эфрусси – лощеные скупцы, философические гуляки, создатели богатств и одесских анекдотов»[219], как описывал это место Бабель. Но и это кладбище в 1970-х годах сровняли с землей, а тех, кто там покоился, предали забвению. Единицы избежали этой участи благодаря громким протестам наследников, и их прах был перезахоронен на Втором христианском кладбище. Оказался среди этих избранных и Яков Бардах, и могила его теперь соседствует среди моря надгробий с православными крестами с другим островом сокровищ одесской еврейской мысли – могилой Менделе Мойхер-Сфорима, писателя, в чьих «Сказках Менделе-книгоноши» мы и находим описание черной свадьбы как обряда, проводимого из мистической народной веры в то, что «узы, завязанные среди могил соседей-единоверцев, остановят наконец заразу».

Глава 3 Добрые самаритяне

Наилучшие шансы на выживание давал запредельный эгоизм. Если, предположим, у вас был собственный дом (или хотя бы место, которое даже с натяжкой можно было считать таковым), то оптимальной стратегией выживания на фоне эпидемии испанского гриппа было: не выходить за порог (только не замуровывая себя изнутри наглухо); не открывать входную дверь (особенно врачам); ревностно охранять свои запасы пищи и воды от посягательств извне; и полностью игнорировать любые призывы и мольбы о помощи. Это не просто повышало индивидуальные шансы на выживание, но и позволяло – в случае всеобщего соблюдения этого нехитрого комплекса самоизоляции – обеспечить разреженность восприимчивого к инфекции населения, достаточную для быстрого угасания эпидемической вспышки. В общем и целом, однако, людей на такое сподвигнуть было невозможно, ведь людям свойственно тянуться друг к другу, демонстрируя при этом чудеса «коллективной приспособляемости», как ее называют социальные психологи[220].