Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Стефанский продолжал вести статистический учет заболевших всю осень. Хотя большинство народа в разгар эпидемии болело дома, он, по среднесуточному числу госпитализированных заключил, что пик осенней волны гриппа пришелся на конец сентября. А уже 8 октября Бардах объявил, что эпидемия пошла на спад, чем дал повод возликовать устроителям черной свадьбы, поставившим укрощение гриппа себе в заслугу. Холерный вибрион, сообщал Бардах, не переживет наступающих холодов, а следом схлынет и «испанка», – и оказался прав. Ближе к середине октября, узнав из газет, что с испанским гриппом слег британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, кто-то из одесситов предложил сыграть черную свадьбу и за его здоровье. Однако на этот раз главный раввин инициативу не поддержал, строго указав на то, что обряд работает лишь по месту его проведения, но никак не на удалении.

В ноябре сразу же по подписании перемирия немцы и австрийцы оставили город. В Киеве к власти устремились националисты, а в Одессе несколько недель продолжалась схватка противоборствующих за контроль над городом группировок, а под шумок фактическим безвластием продолжали вовсю пользоваться бандиты Мишки Япончика. Начались перебои с электричеством и топливом, встали трамваи, но больницы продолжали функционировать даже несмотря на большие потери среди медперсонала. Врачи надеялись, что эпидемия «испанки» вот-вот останется позади. 22 ноября Бардах докладывал Обществу одесских врачей, что по тяжести и пагубности последствий прошедшая эпидемия оставила далеко позади т. н. «русский» грипп 1889–1890-х годов. Также он особо подчеркнул, что «испанская» разновидность отметилась крайним изобилием всевозможных осложнений, поражающих нервную и дыхательную системы. В декабре прибыли французы и совместно с белогвардейцами зачистили Одессу от украинских войск[212]. Город наводнило столько беженцев, что на улицах стало «тесно как в битком набитом трамвае», а поскольку все пути подвоза продовольствия с материка оказались перерезаны, цены взлетели и начался голод[213]. На улицах открыли походные кухни для раздачи похлебки бедноте. Сионист Пинхас Рутенберг, волею судеб оказавшийся в начале 1919 года в Одессе, застал там следующую картину[214]: «Безумно растущая дороговизна, голод, холод, мрак, мор, взяточничество, грабежи, налеты, убийства, бессудные казни, смертельная жуть по ночам, отсутствие элементарной безопасности жизни даже днем»[215].

То ли наперекор, то ли благодаря острому чувству обреченности одесситы продолжали неистово гнаться за чувственными удовольствиями, и вдруг посреди разгула убийств и кутежей в город вернулся испанский грипп. В начале февраля Вера Холодная участвовала в благотворительном сборном спектакле в пользу безработных коллег на сцене литературно-артистического общества[216]. Они с Осипом Руничем исполнили там на пару отрывок из фильма «Последнее танго». В зале было холодно, публика куталась в шубы, актриса же на сцене предстала в одной лишь тонкой ночной рубашке. По дороге из клуба в гостиницу, где остановилась Холодная, лошадь, везшая сани, увязла в снегу, и актрисе пришлось проделать остаток дороги пешком. На следующий же день она заболела. Никто из призванных на помощь знаменитых одесских докторов спасти звезду не смог, и через восемь дней после своего последнего выступления Вера Холодная скончалась. Тело по просьбе родственников забальзамировали, чтобы впоследствии перевезти его для захоронения домой, в Москву, как только (они на это еще надеялись) там будет восстановлена старая законная власть. Удостоившийся чести произвести бальзамирование тела знаменитости патологоанатом старой городской больницы М. М. Тизенгаузен не оставил потомкам сомнений в истинной причине ее смерти, написав в свидетельстве о смерти русским языком: «испанка»[217].

18 февраля, на второй день после смерти Веры Холодной, ее отпели по православному обряду в Спасо-Преображенском кафедральном соборе. Толпа собралась колоссальная, включая и евреев. Начались препирательства: ни служивший панихиду поп, ни часть близких актрисы видеть на отпевании евреев не желали. Те, однако, уходить отказывались: им тоже хотелось отдать дань последнего уважения восхищавшей их красавице. Хорошо, что вмешался настоятель собора и утихомирил страсти, распорядившись продолжать службу при евреях, если те будут вести себя тихо.