Битвы орлов

Жители разобрали баррикады и привели в порядок улицы; в Мадриде вновь открыли лавки и театры; за репертуаром тщательно следил генерал Савари, носивший теперь титул герцога де Ровиго. Зная вкусы императора, он выписал в столицу итальянскую оперную труппу; в антрактах опер Паизиелло испанские танцовщики исполняли фанданго под звон гитар и цокот кастаньет. Музыка заглушила звуки последних выстрелов в квартале Фуэнкарраль, напротив Чамартина, где Бонапарт устроил свою главную квартиру.

— Votre Majesté![56]

Наполеон, уже занесший ногу в стремя, оглянулся. Перед ним стояла на коленях женщина, одетая по-испански, вся в черном, с кружевной мантильей на голове. Ни один из адъютантов не пытался поднять ее и увести — от него чего-то ждали; он встал ровно и заложил руку за борт мундира.

Женщина оказалась дочерью маркиза де Сен-Симона, захваченного недавно в Фуэнкаррале с оружием в руках и приговоренного к расстрелу; она превосходно разыграла сцену из трагедии, умоляя пощадить ее отца или лишить жизни ее саму, ведь она одна в целом свете. По ее щекам катились слезы, голос дрожал, но фразы звучали красиво, сплетаясь в изящный узор. Наполеон физически ощущал взгляды, устремленные на него. Сен-Симон был в числе эмигрантов, сражавшихся против Революции, испанские Бурбоны сделали его грандом за то, что он сколотил из всякой швали Пиренейский королевский легион; его единственный сын погиб в двадцать лет под Памплоной, а дочери, должно быть, теперь лет тридцать, хотя на вид она моложе. И недурна… Эмигранты! Положим, им была не по нутру Республика, но зачем же сражаться против Империи? Впрочем, старик вряд ли сможет теперь причинить много вреда, а милосердие Цезаря сгладит впечатление от расстрела герцога Энгьенского, которого европейские "кузены" всё никак не могут ему простить.

— Ваша дочерняя любовь достойна восхищения, сударыня, — сказал Наполеон. — Вашего отца не расстреляют, но он будет заключен в Безансонскую крепость.

— Позвольте мне разделить с ним заключение, сир.

— Как вам будет угодно.

Ущипнув ее за мочку уха, Наполеон вскочил в седло. "На караул!" — скомандовал Ней.

***

Французы спешно строились в две линии: впереди — конные егери, сзади — драгуны.

— Emsdorf and victory![57]

Из серого рассветного марева вылетали английские гусары, похожие на всадников Апокалипсиса: наглухо застегнутые серые ментики, отороченные мехом, бурые меховые шапки с белым султаном, серые и пегие лошади, белый пар из ноздрей, ошметки снега из-под копыт… Грозный топот слился с выстрелами из карабинов, но перезарядить их французы не успели: лошади уже сшиблись, опрокидывая друг друга и сбрасывая наземь седоков; онемевшими от холода руками было не удержать ни сабли, ни поводьев; в мгновение ока возникла жуткая свалка в шумном облаке из криков, стонов, ржания, ругательств и проклятий.

Увидев, что творится впереди, драгуны поворотили коней; усидевшие в седлах гусары бросились в погоню, но в это время раздался сигнал тревоги: со стороны Саагуна показалась конница. Англичане принялись строиться в боевой порядок — ах нет, это свои. Чёрт, упустили французов! Но егери сдавались в плен — больше полутора сотен продрогших и два десятка раненых. Весь бой продолжался несколько минут, англичане потеряли четырех человек убитыми и впятеро больше ранеными, французы лишились целого егерского полка.

…Французы близко! — понял генерал Мур, получив известие о бое при Саагуне. Значит, он ошибся в своих расчетах: Мадрид вовсе не оттянул на себя основные силы Великой армии. Вечером двадцать третьего декабря в Самору прискакал гонец от маркиза де Ла Романа: сорок пять тысяч французов идут на север через Сьерру-де-Гуадарраму на соединение с маршалом Сультом. У Мура всего двенадцать тысяч солдат, у маркиза — пятнадцать, давать сражение с такими силами — самоубийство. Надо отступать в Ла-Корунью.

***

Зубы выбивали дробь; Наполеон стиснул челюсти. Мокрый снег летел отовсюду по прихоти переменчивого ветра, лицо онемело, за ворот стекали холодные струйки. Пальцев на ногах он уже не чувствовал. Дюрок поскользнулся, дернув его за руку, Бонапарт инстинктивно стиснул локоть Ланна, издавшего сдавленный стон. Потерпи, дружище, осталось немного. Дорога уже идет вниз.

На перевале Сен-Бернар тоже было холодно и лежал снег, но тогда была середина мая, а не конец декабря. Проводник шел впереди, опираясь на посох, Наполеон ехал следом на муле. Коня он оставил на постоялом дворе, где завтракал; если бы жеребец в самом деле встал на дыбы, кося диким глазом, как его изобразил Давид, то… Даже мул оступился и чуть не сбросил седока в пропасть, но проводник успел ухватить Наполеона за плащ, а мула за повод. Бонапарт умеет быть благодарным: Пьер Дорса получил тысячу двести франков вместо обещанных трех — жизнь Первого консула того стоила. Армия шла за ним следом, он обогнал ее на пару дней. Австрийцы долго не продержались.