Битвы орлов

Вернулся Монбрён, по лицу которого было видно, что его миссия обернулась неудачей. Мадридцы упорно оборонялись, засев во дворце Буэн-Ретиро; весь день гремела канонада, с окрестных улиц вынули все булыжники, чтобы жилые дома меньше страдали от бомб. Французы отвечали, но император вовсе не желал возвращать своему брату столицу, лежащую в развалинах. Генерал Савари, сменивший Мюрата, успел за полгода превратить загородный королевский дворец в настоящую крепость, восстановив рвы и стены, преобразив фабрику фарфора в бастион, устроив в павильонах пороховые погреба, а в дворцовой церкви — госпиталь и вырубив деревья в парке. Теперь всё это попало в руки испанцев. Пока легкая кавалерия обходила город, перехватывая бегущих из него жителей, Наполеон послал Монбрёна к воротам Алькала, чтобы призвать обывателей прекратить бесполезное сопротивление. Какой-то мальчишка из мясной лавки заявил генералу, что они согласны говорить только с маршалом Бесьером. Монбрён вспылил и чуть не поплатился жизнью, саблей прокладывая себе дорогу сквозь толпу.

Хунта образумилась первой: в пять часов пополудни императору доложили о прибытии испанской депутации для переговоров. Наполеон, только что непринужденно беседовавший со своей свитой, мгновенно изменился в лице, обрушив на депутатов всю силу своего гнева. Бледный генерал Томас де Морла стискивал зубы, склонив свою сивую голову; конечно, Наполеон не простит ему плавучих тюрем в Кадисе, забитых пленными французами после Байлена; как глупо было надеяться, что он согласится на почетную капитуляцию… Встав прямо перед генералом, император объявил его военнопленным: если Мадрид не прекратит сопротивление, его расстреляют.

Французская армия дефилировала по пустым темным улицам, оглашая их военной музыкой; всем было приказано одеться, как на парад, хотя солнце еще не взошло. Начищенные императорские орлы на киверах блестели в свете факелов.

Сопротивление, однако, продолжалось: из здания почты вели плотный огонь, в окна второго этажа новой казармы выставили пушки. Прошло целых два часа, прежде чем коррехидор и алькальды убедили фанатиков прекратить стрельбу, поскольку капитуляция города уже подписана. Прежде чем покинуть свою цитадель, испанцы в бессильной ярости сломали ружья и заклепали пушки.

В тот же день, четвертого декабря 1808 года, на перекрестках огласили императорские декреты: феодальные права отменены, Инквизиции больше нет, каждый третий монастырь будет закрыт, таможенные барьеры исчезнут.

Испания должна покориться своей судьбе и стать частью Европы, живущей по законам французов.

***

Тоненько звенели шпоры; император быстро шел по галереям королевского дворца. В зале приемов он остановился, с изумлением уставившись на свой портрет. Эту картину заказал Жаку-Луи Давиду еще Карл IV в 1800 году, когда Бонапарт был Первым консулом. Прислал в подарок шестнадцать породистых испанских лошадей, согласился уплатить за портрет двадцать четыре тысячи франков… Наполеон сначала хотел, чтобы Давид изобразил его принимающим парад на одном из подаренных коней, а потом передумал: нет, не так. Он должен бросать вызов — стихии, людям, судьбе! Спокойный на вздыбленном коне, в развевающемся на ветру плаще, указывающий солдатам путь по стопам Ганнибала и Карла Великого, через заснеженный перевал Сен-Бернар. Позировать он отказался — пустая трата времени, Давид справится и так. И он действительно справился, написав целых два портрета: на одном всадник в желтом плаще и на пегой лошади, а на другом — в красном на гнедой. Испанский посол забрал первый, и вот он здесь — до сих пор! Боссе-Рокфор пояснил, что испанцы с благоговением относятся ко всему, что связано с королем, даже бывшим. Прекраснейшая коллекция часов Карла IV осталась нетронутой — каждый экземпляр под стеклянным колпаком, от самых первых, несовершенных механизмов до сложнейших порождений человеческого гения, хватило бы, чтобы заполнить три парижские часовые лавки. И драгоценные вина, оставленные Жозефом, тоже на месте. В Испании даже бандолерос, то есть разбойники с большой дороги, беспрепятственно пропускают королевских курьеров, склоняясь перед словом "de Rey". Да, это понятно, но сохранить портрет императора французов, изгнавшего испанского короля… Хотя всё верно. Свой портрет Жозеф, однако, рядом не повесил, ограничившись изображением своей жены. Наполеон вгляделся в лицо Жюли, изрядно приукрашенное живописцем. Он ведь когда-то сам собирался на ней жениться, но обручился с ее сестрой Дезире… глупой, легкомысленной девочкой, а после разрыва с ней встретил Жозефину… Наполеон помрачнел. Развод! Ему так и не удалось выговорить это слово наедине с Жозефиной за всё то время, что он был в Париже. Она приносит ему удачу, они оба это знают! Удача сейчас нужна как никогда, с разводом можно обождать.