Беспокойные

Я прислушивалась к его дыханию, глубокому и размеренному, пока таблетка начала увлекать меня вниз. Теперь я слишком устала, чтобы разговаривать; подожду и перезвоню тебе завтра. «Спокойной ночи», – сказала я. Но Ён ничего не ответил, он уже спал, и я слышала только собственный голос, только то, как разговаривала сама с собой.

7

В доме на 3-й улице было тихо, как в нашей спальне в Уэст-Лейк. Отец любил говорить, что женщины слишком много трещат, что некоторым лучше вообще помалкивать. Так что я выросла, глотая слова, и только потом осознала, сколько их скопилось внутри. В заводском общежитии предложения полились из меня, как из сломанного крана, а когда я переехала еще дальше и увидела, как дети плещутся в реках, брызжущих из пожарных гидрантов, как вода хлещет на улицы, как будто бесконечная, я узнала в этом гидранте себя – но раскрывшуюся в полную силу; голодный поток.

Если бы ты знал обо мне больше, Деминь, может, ты бы меня не упрекал, может, ты бы понял меня лучше. Мне остается только быть такой честной, какой умею, – даже если это не то, что ты хочешь слышать.

Моя мать умерла, когда мне было шесть месяцев. Рак. Я ее не помнила, никогда не видела ее фотографий, ничего. В двухкомнатном домике, где я жила с твоим дедушкой, ей принадлежали только две вещи: синяя куртка и серая расческа. Когда йи ба был на реке, я причесывалась ей и надевала куртку – матерчатую, от которой слабо пахло листьями и волосами, где ткань истиралась с каждым разом, как я ее носила, пока однажды не отвалилась нижняя пуговица – темно-синяя, четыре маленькие дырочки. Я увидела, как она пытается ускользнуть из комнаты, но прижала пальцами и сохранила в сумочке, где прятала расческу.

– Она была умной? – спрашивала я йи ба. – Она была красивой? Какая у нее была любимая рыба?

Он отвечал: «Конечно, конечно».

Я решила, что моя мать была низенькой женщиной с волнистыми волосами, потому что сама была низенькой, а мои волосы – немного волнистыми. В деревне жила одна женщина с голосом, как звенящий колокольчик, – «Поди сюда, Бао Бао, – говорила она на рынке, – не играй в грязи», – и каждый раз, когда мне становилось грустно без матери – впрочем, не так уж и часто, – я вспоминала этот звенящий голос, притворялась, что женщина зовет по имени меня (Пейлан – тогда я была Пейлан), а не Бао Бао.

Отец любил говорить что-нибудь в таком духе: «Когда я был маленьким, моя семья жила в такой бедности, что мы с братом делили одно зернышко риса на двоих. Люди то и дело мерли, а сегодня все стали изнеженные и избалованные. Страданий ты не видела».

Минцзян был бедной деревушкой в бедной провинции, но в сравнении с некоторыми моими одноклассниками мы питались хорошо. К рыбе, которую ловил йи ба, шли овощи, вяло росшие на выделенном нам огороде, а когда еды не хватало, он отдавал свою порцию мне. «Видишь, что для тебя делает йи ба?» – говорил тогда он. Я пыталась вернуть тарелку, но он говорил, что я должна съесть всё до последней крошки. Нельзя тратить еду впустую, когда люди голодают.

В погодистые дни отец брал меня на рыбацкую лодку. Мы вставали с рассветом задолго до того, как становилось жарко, так рано, что тропинку загораживали завихрения тумана. Йи ба нес коробку с чаем, пока я шлепала по пористой земле с вяленой свининой в руках. «Сегодня нам повезет, – говорил он. – Видишь, облака как паутина? Значит, вода нас приветит». На западной стороне речного берега вода едва проглядывала между длинными лодками, и даже самые мелкие волны вызывали деревянный перестук, когда один ялик задевал другой, а тот – следующий: бусы из полых зеркальных звуков. Лодка йи ба была темно-зеленой; там, где шелушилась краска, обнажались коричневые полосы, а у руля была залатанная вмятина в форме рыбы – удар невидимого камня. Я помогала отвязать лодку, и мы толкали ее на течение. «Везет-везет-везет», – напевала я, глядя, как волны лижут дерево, словно сотни маленьких язычков. Потом берег пропадал из виду, во всех направлениях расстилалась синь, заполняя поле зрения, и небо было таким большим, что могло бы проглотить меня целиком, и я хохотала от счастья.

В не очень хорошие дни подкрадывались и окружали горы, всюду – очередной непреодолимый холм, хмурые тучи покачивали мне языками: плохая девочка, плохая девочка.

В те времена если ты уходил из деревни, то к тебе относились с подозрением. Можно было выйти замуж за парня из соседней деревни и возвращаться по праздникам – смотрите, какие у меня толстые и счастливые дети! – но в остальном все прирастали к месту. Не то чтобы йи ба хотелось быть рыбаком и безвылазно жить в Минцзяне, но у деревенских не было другого выбора, а он так и не окончил пятый класс, хотя его младший брат дошел до седьмого и переехал в ближайший город. Так йи ба остался в том же доме, где его растили родители. Он рассказывал мне о мощеных улицах города, где жил его брат, о фотографиях Шанхая, которые видел в журнале. Я спросила, можно ли туда поехать, и он сказал «нет». «Тогда кто там живет?» – спрашивала я. Он ответил: «Ленивые богачи».