Беспокойные

В последнее время начальник Ченг поручал проводить исследования рынка для расширения «Ворлд Топ» на другие города моему коллеге Бокингу, и я испытывала такую пронзительную зависть, что так и чуяла ее запах. На прошлой неделе этот самый Бокинг ездил в Тайчжоу, а на следующей отправится в Чжанчжоу. Это я хотела путешествовать. Но меня начальник Ченг не просил, потому что командировки считались хлопотами, ответственностью для младших сотрудников. Ён ненавидел путешествовать по работе, но я бы схватилась даже за шанс съездить на трехчасовом скоростном экспрессе в Сямынь. Я бы сидела у окна и смотрела на краны и экскаваторы, на цемент, расплывающийся по провинции Фуцзянь, как разбитое яйцо. Поля здесь разравнивали под фундаменты, села превращали в города – и всё это проносится мимо на скорости в двести пятьдесят километров в час.

Снаружи «Пиццы Хат» была плотная толпа желающих войти. Наш первый ужин с Ёном прошел там, семь лет назад. Мы пошли после курсов английского для бизнеса – Ён был одним из моих худших студентов, – и он рассказал, что его жена умерла молодой, от лейкемии, и что у них не было детей, но его это устраивает. Он сказал, что купил новую квартиру, оплатил полностью, наличными. «Я всего добился сам», – говорил он, прикидываясь крутым. Но я знала, что он бы ни за что не получил разрешение и лицензию для бизнеса без городского хукоу[5]. Мне это напомнило богатую молодежь, которую мы с Диди видели в Нью-Йорке, – с мятыми джинсами и непричесанными волосами. Я сказала Ёну, что жила в Америке, и он ответил: «Наверно, ты училась английскому в университете». Я его не поправляла; не отрицала и не подтверждала.

Он называл меня умной, трудолюбивой и доброй, и мы оба влюбились в эту версию Полли. Моя офисная работа и мой английский, и тот единственный костюм, на который я копила месяцами, – большего этому городскому парню не понадобилось, чтобы поверить в мою неподдельность. Так что я не собиралась его подводить. И вот мы семь лет спустя – а иллюзия и реальность до сих пор неотличимы. Полли: женщина, которая живет рядом с Уэст-Лейк и учится в университете, которая решила не иметь детей. И все-таки это всегда казалось временным, будто однажды меня разоблачат, вырвут из квартиры на двенадцатом этаже и сошлют обратно в Ардсливиль.

Мы поженились через шесть месяцев после того первого ужина. Брак, секс – всё это оказалось не так скучно, как я боялась. Я стала принимать противозачаточные, решила, что однажды расскажу Ёну о тебе, о том, что ты живешь с родственниками в Америке, но шли месяцы, и вот уже казалось, что открывать такую важную информацию слишком поздно. Человек так легко может вспылить. Рассказать сейчас? Это еще хуже, чем не говорить вовсе.

Я опоздала на десять минут. Когда вошла в банкетный зал, Ён объявил всему столу:

– Моя жена работала.

– Шла, а не работала, – сказала я.

Между ним и Чжао – партнером Ёна на текстильной фабрике – сидел Фу – лысеющий мужчина, которого Ён представил мне как закупщика «Уолмарта». Я заняла пустое место рядом с женой Чжао, Луцзин.

Ён надел серебряные запонки – мой подарок на шестую годовщину свадьбы. Его глаза и рот подпирались расщелинами морщин. Он был красив какой-то полуразрушенной красотой; его красота была в том, что она осталась позади, его привлекательность отражала всё то, что он уже пережил, – хотя он бы только рассмеялся над этим описанием, потому что не понимал ностальгии. «Я и не помню ничего до тридцати лет», – говорил он. Может быть, врал. Перед коллегами он делал вид, будто успех дался ему без усилий, хотя перед каждой крупной встречей он репетировал перед зеркалом то, что скажет, записывал и заучивал реплики. Я помогала.

Еду принесли быстро. Тарелка с креветками, другая – с гребешками и овощами. Медузы, ракушки, морские ушки. Луцзин наливала чай. «Как работа?» На одном из ее передних зубов пятнышко от помады. Я не стала привлекать к этому внимание.

– У нас рекордный набор студентов – Я насадила креветку и оторвала ей голову, положила на край тарелки. На меня уставился ее глаз. – Все хотят знать английский.

– Мне английский не нужен. – Луцзин жевала большой гребешок. – Мы занимаемся бизнесом на шанхайском. – Луцзин была северянкой, которая так и не простила мужа за то, что тот вернулся в родную провинцию, чтобы возглавить фабрику, и Чжао любил хвастаться ее беглым мандаринским и шанхайским – этими чистыми, элегантными тонами. На ужинах в их доме в Цзяньбине Луцзин подавала изощренные безвкусные блюда, а Чжао пил пиво, бокал за бокалом, пока живот не распухал так, что приходилось ослаблять ремень, а потом снова и снова. На этих приемах мужчины жаловались на сычуаньцев, которые работают за гроши, но уже не мигрируют в Фучжоу массово, а едут работать на новые фабрики в Шеньчжень. Ён был из тех начальников, которые любят жаловаться на свою жизнь. Это были не настоящие жалобы, а замаскированная похвальба; дела в «Ёнтекс» шли отлично – хотя ему и было о чем волноваться.