Беспокойные

– Полтора года? – Я изо всех сил старалась подавить панику мыслями о том, как вернусь домой к тебе и что эти двенадцать дней будут всего лишь сбоем в рутине. Воспоминания о наших делах меня успокаивали. Готовить ужин с Вивиан. Ездить на метро на работу. Говорить тебе с Майклом выключать телевизор и ложиться спать. Теперь эту надежду о возвращении отняли. – Я не могу здесь столько оставаться. Меня ждет семья, и они даже не знают, где я. – Я оглядела столы с женщинами, которые ели овсянку руками. Вилок и ложек постоянно не хватало.

– Некоторые здесь намного дольше, – сказала Лей. – Есть девушка по имени Мэри – она жила в Америке с шестимесячного возраста. Родилась в Судане. Училась в колледже, имела въездную визу, попала под арест в аэропорту, когда возвращалась после учебы во Франции. Правительство заявило, что родители так и не обновили ее иммиграционный статус, когда она была маленькой, и теперь ей нужно пройти медицинский осмотр. Только, конечно, осмотр стоит триста долларов, а в Ардсливиле таких денег не бывает. И она не может снять деньги в банке, потому что ICE заморозили ее счет. – Лей покачала головой. – Обычная история.

Никто ничего не знал. В судах по иммиграции слишком много дел, говорила Лей, и нам не доставались адвокаты – только судья, который решал, останешься ты или уедешь. Никто не знал, когда мы увидим этого судью, освободят ли нас, где мы в итоге окажемся.

Меня тянуло в сон, всё время жутко тянуло в сон. Оттого что я мало ходила, болели ноги. Раз или два в неделю охранники выпускали нас на час во двор – прямоугольник из колючей проволоки, достаточно большой, чтобы все бродили на расстоянии вытянутых рук друг от друга. За проволокой были гигантский американский флаг, хлопающий на горячем ветру, и открытый двор, тоже с проволокой, где, как сказала Лей, находилась отдельная тюрьма под названием Дыра. В ней, в других палатках, которых мы не видели, содержали мужчин.

Были дни, когда я не поднималась из постели, вся чесалась под одеялом. Я предполагала, что солнце всё еще меняется местами с луной каждые двенадцать часов, но откуда мне было знать – может, небо позеленело, солнце теперь квадратное, а звезды потухли или размазались, как комары на подошве тапочка. Де-минь, де-минь, – твое имя выбивало дробь. Я хотела переехать – и теперь ты подумаешь, что я ушла специально.

Я так расчесала руки, что кожа покрылась раздраженными красными ссадинами. Ты забудешь мое лицо. Когда я увижу тебя в следующий раз, твой голос уже будет ниже. Леон найдет другую женщину. У меня было его кольцо-подарок, и я крутила его на пальце, чувствовала, как оно подминает кожу.

Звездная ночь. Травянистое поле. Хор сверчков. Квохчущие куры. Ты. Я пыталась представить всё, что любила. Если бы во рту было больше слюны, я бы могла притвориться, что не хочу пить. Стакан воды. Чашка чая. Влажные поцелуи. Леон. Я пыталась расслабиться, надеясь, что посплю хотя бы несколько часов перед первой ночной проверкой. Теплые руки. Громкая музыка. Ты.

Я рассказала Лей о тебе, о том, какой у тебя хороший английский, как ты заботишься о Майкле. Но каждый день все больше переживала. Как ты учишься в школе, достаточно ли кормит тебя Вивиан, чистая ли у тебя одежда? Тебе нужна была новая обувь, у тебя же так быстро растет нога, ты не сможешь ходить, если обувь жмет, а кто тебе ее купит, как ты будешь ходить?

Шли недели, потом месяцы. Я лежала на спине на верхней койке. Места, чтобы лежать в любой другой позе, кроме как неподвижно на спине, не было – этот урок я усвоила, когда свалилась на пол. Я натянула одеяло на лицо – и обнажила ноги. Потом я встала и пошла завтракать с Лей.

Она сидела с женщиной по имени Самара, из Пакистана. Втроем мы могли общаться на своем обрывочном английском.

Несколько женщин планируют протест, сказала Самара. Перед лагерем устроила бдения какая-то католическая группа, и Мэри, которая жила в Америке с детства, как-то смогла с ними связаться.

– Охранникам плевать на наши протесты, – сказала я.

– Я видела, что делали с теми, кто протестовал до вашего прихода, – сказала Лей. – Три охранника били женщин ногами до крови. Потом их депортировали. С чего вы взяли, что теперь что-то изменится?

День 203-й. Солнце жарило крышу палатки. Я сидела на койке, лазила в рукава, впивалась ногтями в кожу и чесала. Я знала, что руки уже воспалились и покраснели, но, если чесаться, я чувствовала сладчайшую боль, изощреннейший огонь. Когда я чесалась, я могла добраться ногтями до всех невыраженных слов из прошедших месяцев.

Я начала ненавидеть Леона и Диди, хотела их забыть. Они вообще меня искали? Может, так даже лучше – притвориться, что их не существует. Скучать было хуже. Как и ждать.

У нас появился план. Когда охрана выпустит нас во двор, мы не вернемся назад. Одна женщина передаст список наших требований. Активисты вышли на связь с журналистами, которые приедут и снимут нас, чтобы американцы узнали о палатках. Правительство закроет Ардсливиль, и мы вернемся домой.