Беспокойные

– Гуо Пейлан, – сказала я. – Полли Гуо.

Он снова ударил кулаком. Женщина в костюме заговорила по-мандарински:

– Вы должны ждать моего перевода.

– Как вас зовут? – снова спросил судья, и снова я ответила раньше, чем заговорила женщина.

– Вы должны ждать моего перевода, – повторила женщина. – Нельзя отвечать, пока я не переведу.

– Но что я здесь делаю?

– Вас хотят депортировать, но сперва им нужны правильные документы.

– Меня нельзя депортировать. Где мой адвокат? У меня здесь сын, он американский гражданин.

Судья что-то сказал, что я не расслышала.

– Можете идти, – сказала женщина. – Вы говорили без разрешения. Он подпишет приказ о депортации на основании вашей неявки, потому что вы говорили без разрешения.

– Но я же явилась!

Дорога назад, в Ардсливиль, была жаркой и тряской. Мужчина в офицерской форме попросил меня подписать бумагу с английскими словами. Я написала на строчке свое имя.

В камере стены растворились, и я вышла наружу. Я снова становилась кем-то другим.

Я помню одинокий огонек, мигавший на кончике крыла, и как человек в соседнем сиденье дрыгал коленями так, словно сейчас выпрыгнет из штанов. Была ночь. Я тряслась, потела, не могла вспомнить, когда ела в последний раз, а потом меня скорчило и стошнило на ботинки.

Два человека в форме проводили меня с самолета и выдали банкноту в двадцать юаней и новые документы. Вокруг говорили на мандаринском, фучжоуском.

– Где мы? – спросила я одного мужчину на мандаринском.

– Фучжоу. Чанлэ.

– В Чанлэ нет аэропорта.

– Теперь есть.

Я нашла дверь и толкнула. Я стояла на тротуаре с головокружением, пока мимо ревели мопеды и машины, оглушал шум, такой громогласный, а когда я сделала шаг, мимо вжихнул мопед, чуть меня не сбил. Люди в форме сказали, что я могу идти – но куда? Вдруг охрана всё еще следит.

Это было пасмурное утро ноября или января, и воздух переполнился знакомыми запахами, напоминаниями о деревне: горящее дерево и бумажный пепел, жаркое и соль, и солоноватый привкус, болотный и отдающий гнилью. Аромат берега. Это всё по правде или очередной трюк? Мне нужно было найти тебя.

Подъехал микроавтобус до Минцзяна. Водительница с волосами, уложенными длинными кудрявыми полосами, открыла дверь. Я уставилась на нее. Она спросила: «Вы садитесь или как?»

Я заплатила за билет двадцатью юанями, села у окна и наблюдала, как, пока мы уезжаем от аэропорта, позади исчезает дорога. За нами никто не следовал. Еще недели, месяцы, годы, когда бы я ни сворачивала за незнакомый угол и ни открывала дверь, я ожидала засады охранников.

Даже сейчас я не до конца уверена, что однажды за мной не придут.

Въездные арки у деревни стали куда шире, чем двадцать лет назад, – их достроили сверху и по бокам, – и появились новые уличные знаки и фонари. Грунтовые дороги заасфальтировали. Я шла мимо кур, грузовиков и велосипедов, натянутого между шестами пластика, плакатов на стенах, объявляющих новые стройки. Я заглядывала в каждое встречное лицо, страшась кого-нибудь узнать и желая, чтобы кто-нибудь узнал меня, но, хотя некоторые казались знакомыми, я не опознала никого. После двадцати лет за границей все стали выглядеть по-другому.

Я взяла утреннюю газету в киоске и увидела сверху дату. Апрель, но год был другой. Я правильно вела счет дней. Пока я была в Ардсливиле, исчезли четырнадцать месяцев.

Мне стало дурно. Голова закружилась. Я заглянула в лицо газетчика, надеясь на узнавание, но нет.

На 3-й улице подмели дорогу, а на моем старом доме был слой свежей краски. Я подергала за ручку, но дверь была заперта. Я постучала, и открыла госпожа Ли, в лавандовом спортивном костюме с темным рисунком цветов.

– Пейлан? Что ты здесь делаешь?

– Что вы делаете в моем доме?

– Мы им пользуемся. Здесь живет мой двоюродный брат с семьей, но на прошлой неделе они уехали на праздники в деревню. Ты тоже вернулась на праздник?

– Какой праздник?

– Цинмин. – Госпожа Ли растягивала слова, разглядывая мою ардсливильскую униформу.

– Вы пользуетесь моим участком? Моим домом?

– Ты была в Америке. Мы не могли с тобой связаться.

– Я его вам не отдавала.

– Если хочешь, оставайся.

– Это не вам решать.

Я протолкнулась мимо нее. Внутри все тоже перекрасили. В моей бывшей комнате было множество вещей брата госпожи Ли и его жены. Господин Ли умер восемь лет назад, и у Хайфэна с женой родился сын – ему было уже пять, его фотографии мне показала госпожа Ли. Я с облегчением увидела, что он не похож на тебя.

Приходили соседи, хотя я не помнила большинство имен, и смотрели на меня с шоком. Неужели я так сильно изменилась? Я говорила, что вернулась домой, потому что в Нью-Йорке мало работы, и что ты живешь у родственников, пока не доучишься. Прожить в тюрьме больше года было чем-то постыдным, будто я попалась по глупости, – так что я не могла просто признаться.