Беспокойные

Он съел еще ложку. И правда – у нее были его глаза и рот. У их губ были одинаковый изгиб и ямочка в середине (он всегда думал, что для парня у него слишком нежные губы), а у глаз – одинаковые большие зрачки и толстые веки. Когда бы он ни смотрелся в зеркало в последние десять лет, казалось, что на него никто не похож. Но с ним всегда была она.

Она прикоснулась к его щеке. Просто коснулась. Ладонь у нее была теплая, и он не мог сдвинуться. Будто если он шелохнется, то под ними разверзнется земля.

Когда она убрала ладонь, на коже осталось теплое пятнышко. «Я здесь, мама», – сказал он, и она ответила долгим вздохом.

Они гуляли по старому хутону, бродили по Запретному городу, где одно здание чудеснее и страшнее другого. День шел, но мать не выказывала признаков нетерпения, не вела себя так, будто торопится вернуться в отель. Но, когда он говорил о Бронксе даже самые невинные пустяки – помнишь Томми? Миссис Джонсон? Продуктовый магазин, 4-й поезд? – или упоминал Леона, Вивиан и Майкла, она меняла тему, возвращала их в настоящее, рассказывала о Пекине, архитектуре, образовании.

На ужин они ели жареную утку в дорогом ресторане с плотными белыми скатертями, и он наелся до отвала, чем очень ее порадовал. Когда они вернулись в «Парк-отель», было уже девять. Номер матери находился на пятом этаже – на двоих, как у него в Фучжоу, но чище и не такой обшарпанный. Он принял душ, пока она писала письма с ноутбука, и, вытершись и почистив зубы, он изучил свое отражение в зеркале ванной. Перед уходом он с ней сфотографируется, для доказательства.

Она сидела на кровати в пижаме, снимала макияж ваткой.

– У каждого своя большая кровать. Совсем не так, как мы спали в Нью-Йорке. Я часто говорю, что не смогу снова жить так же, но мы же не считали себя нищими, да?

– Мы и не были нищими. – Он расстегнул рюкзак и достал старый снимок из Саут-Стрит-Сипорта. – Хотел тебе показать.

Мать взяла фотографию за уголки.

– Где ты ее нашел?

– У Кэй. Моей приемной матери.

– А у нее она откуда?

– Думаю, от Вивиан.

Мать не отводила глаз от фотографии.

– Ты еще такой маленький. И смотри, какая я была молодая.

Он должен был спросить. Так поздно ночью она уже не выгонит его из отеля. Он выдавил первые предложения, которые пришли ему в голову:

– Ты больше не хотела со мной общаться? Тебя это устраивало?

Она вернула фотографию.

– Я не знала, захочешь ли ты со мной разговаривать после всего, что я сделала.

– Конечно, захотел бы. Я же первый тебе позвонил, забыла? И перезвонил. Два раза.

– В последнем сообщении ты сказал никогда тебе больше не звонить.

Его лицо запылало.

– Я не хотел. Я сгоряча.

Она отмахнулась, обрывая его.

– Ты был прав, когда сказал, что я не могу делать вид, будто ни в чем не виновата.

Она ушла в ванную, потом вернулась в постель. Было поздно. Завтра в восемь утра у нее собрание с учителями на конференции, а после этого она оставит его. В любой момент она могла выключить свет – и он уже никогда не узнает, что случилось.

Он залез под одеяло, но сидел, а не ложился. Мать проверила, что жалюзи опущены, шторы задвинуты. Достала из сумки маску для сна с розовой подкладкой.

– Я не могу уснуть со светом, так что, если пока не ложишься, я подожду.

Тогда он не будет ложиться столько, сколько нужно.

– Не помню за тобой такого в Нью-Йорке. Мы всегда спали с незашторенными окнами.

Она откупорила флакон с таблетками.

– Мне снятся кошмары, – сказала она. – Однажды Ён встал в туалет и забыл выключить свет в коридоре, и я проснулась в криках. Тогда он тоже закричал, потому что услышал меня, и мы оба друг друга испугали. Даже смешно.

Смешным это не казалось.

– Часто снятся кошмары?

– Если принимать лекарства, то всё в порядке. – Она вытряхнула таблетку и потянулась за стаканом воды. – Они помогают мне спать.

– Подожди, – сказал он. – Можешь пока не принимать? Подожди, пожалуйста.

Она помедлила, потом вернула таблетку во флакон.

– Но всё равно должно быть темно. – Она щелкнула выключателем рядом с кроватью, так что теперь номер освещала только лампа рядом с ним. – В Ардсливиле свет горел всё время, собаки будили посреди ночи. Невозможно уснуть.

– Ардсливиль. Это…

– Лагерь. Так назывался лагерь.

По спине пробежал холодок. Он смотрел на картину на стене – репродукцию с тем же озером, которое они посещали сегодня.

– Расскажи мне.

Она нервно рассмеялась:

– Не могу.

– Я просто буду тихо слушать. Обещаю.

– Не могу, Деминь. Это слишком, я не хочу, чтобы ты знал.

– Я хочу знать правду. Как ты сюда попала? Что с тобой случилось в тот день, когда ты пошла на работу? Пожалуйста, я заслуживаю знать.

Она положила голову на руки.

– Приехал фургон. Устроили облаву на маникюрный салон.

Он наклонился вперед, задержал дыхание.

– Телефонов там не было, невозможно ни с кем связаться. Потом меня выслали в Фучжоу. Я уже была другой. – она замолкла. – Если я расскажу, ты не поймешь.

– Пожалуйста, попробуй. – Он дотронулся до деревянного изголовья за спиной. Он был в Пекине, Китай. Нью-Йорк, Риджборо и Дэниэл Уилкинсон отвалились, и мир состоял только из него и его матери, их голосов в номере отеля.