Правда, следующей его мыслью было, что, возможно, уже и нет. Жрецы Ануи медитировали на смерть и знали, что первые ступени вхождения в иное состояние бытия от жизни почти неотличимы.
Вокруг царил мрак: с открытыми глазами или с сомкнутыми веками – никакой разницы. Тишина была сродни той, что властвовала в некрополях, – океан вечности нёс свои воды безвременья вдали от всего.
Запахи он не узнавал, и они мало что могли сообщить ему. А под ладонью он ощутил полотно тонкой выделки из тех, что использовалось для статусных погребений.
Жрец вздохнул глубже, пошевелился. Тело подчинялось ему так, как он помнил, но это ещё ни о чём не говорило. Сознание управляло привычными формами и отказывалось от них не сразу.
Закрыв глаза, он осторожно раздвинул границы своего восприятия, становясь чем-то бо́льшим, чем его разум. Его внутренний взор попытался охватить пространство вокруг… и не сумел. Перкау направил свою мысль к Стражу Порога, как привык делать в молитвах…
Изумление осознания вкинуло его обратно в тело. Да, наверное, тело у него всё ещё было… Или всё та же остаточная память, не осы́павшаяся пока отмершей шелухой?
Обычно спала другая сторона его Силы, а действовала та, с которой он отождествлял себя в большей степени: бальзамировщик, служитель Стража Порога, Верховный Жрец одного из храмов Псоглавого. Но сейчас уснула именно она… а само окружающее пространство будило, звало его пламя.
–
И Владыка слышал его, отзывался ему, потому что здесь – в каком бы пространстве, времени, состоянии это «здесь» ни находилось – был Его храм.
Темнота дохнула шелестом чужой поступи – точно лёгкий порыв ветра пронёсся… и остался. Перкау понял, что теперь он здесь не один. Кто-то смотрел на него из темноты – кто-то кроме Божества, бывшего здесь
– Ты жив… – тихо произнёс чей-то голос со смесью радости и волнения. – Слава Сатеху, ты жив…
Перкау повернул голову на голос, необычный, почти потусторонний – такой, что мог бы принадлежать равно и мужчине, и женщине. Показалось ему, или было в голосе что-то смутно знакомое?..
– Кто ты? – тихо спросил он в темноту.
– Кто-то, кто очень хотел спасти тебя, Перкау, – мягко ответил голос, теперь, несмотря на низость тембра, больше походящий на женский.
Бальзамировщик осторожно поднялся, сел, скрестив ноги, глядя туда, откуда говорили.
– Я не понимаю, что произошло, но раз так… благодарю тебя, – учтиво произнёс он. – Увы, твоё имя мне неизвестно, хотя ты меня знаешь.
– Не в моих силах было прийти за тобой, когда стены Святилища Собачьего Бога закрывали тебя от нас, – с печалью признался голос. – Но твоя кровь пела для меня… Владыка Каэмит открыл мне глаза и указал твой след.
– Я в Его храме, хоть храмов Его и не осталось… – полуутвердительно произнёс Перкау. – Здесь всё пропитано Его дыханием… как сама пустыня.
– Да, это древнее забытое место.
– Один из вас… – повторил Перкау, пробуя слова на вкус.
– Да, – подтвердил голос с тихой, сдерживаемой радостью. – Так много ещё предстоит исполнить, воплотить… Но ни тебе, ни мне больше не придётся быть в одиночестве. Это – начало нашей новой общины.
– Моя община не здесь, – тихо возразил бальзамировщик. – Они остались…
– … в столичном храме, – вздохнул голос. – Знаю. Но для них и для всех остальных ты теперь мёртв. Казнён. Возврата к прежней жизни нет – только путь вперёд.
Это Перкау уже понял.
– Никто не примет тебя до конца, кроме тех, кто
Жрец чуть улыбнулся.
– Для начала… может, хотя бы покажешься мне?.. Согласись, мало чем можно испугать бальзамировщика.
– Ты прав… начать мы можем хотя бы с этого, – подумав, согласился голос. – Я затеплю светильник. Не бойся, Перкау. Клянусь моим служением Сатеху, я не желаю тебе зла.
Ало-золотой огонёк, разогнавший тьму, показался ослепительно ярким. Перкау невольно заслонил глаза, а когда открыл – увидел сидевшую на некотором отдалении женщину, наблюдавшую за ним. Тени вокруг были слишком глубоки, чтобы бальзамировщик мог осознать, насколько велико окружавшее их пространство. Но теперь он видел обладательницу голоса – видел… и не верил увиденному.