Берег Живых. Выбор богов. Книга вторая

«Вечная жизнь мудрейшей Серкат Таэху, открывающей пути, возлюбленной оставленным сердцем, Верховной Жрице Владыки Первородного Огня, благословлённой светом семи звёзд. Память о тебе да живёт вечно!»

Его взгляд скользил дальше, выхватывая среди традиционных жертвенных формул и ритуальных благословений иные слова… Поэма. Её саркофаг был настоящей застывшей поэмой в дереве, где каждое слово было наполнено невероятной любовью, тоской пронзительной и светлой:

«Моё тело погребено в песках у далёкого храма. Золото древних украшает мои руки и грудь, и сухая кожа до сих пор хранит запах драгоценных благовоний… Моё имя высечено рядом с именами наших предков, и даже мои братья и сёстры помнят обо мне, хоть и редко говорят вслух. Но ярче слов, выбитых в камне, горит для меня любовь…»

Лишь теперь Перкау видел, понимал, что означали эти слова в его странном видении. Он был в том самом далёком храме, затерянном в песках. Серкат всё же нашла это затерянное святилище… и упокоилась здесь, погребённая кем-то, кто так любил её.

– Кем… кем она была тебе?.. – тихо спросил бальзамировщик, не в силах отвести взгляд от крышки, запечатлевшей в вечности черты наставницы.

– Она была всем, – просто ответила жрица.

Её улыбка казалась безмятежной, но в ярком свете огней бальзамировщик увидел золотой отблеск единственной слезы.

Склонив голову, Перкау прошептал слова благословения ушедшей. В тишине, нарушаемой только потрескиванием светильников и дыханием потустороннего, их помыслы с незнакомкой рядом были едины. Через некоторое время жрица Сатеха поднялась и тихо проговорила:

– Она была бы рада, что ты здесь. Я знаю точно.

– Наши пути разошлись очень давно, – признался бальзамировщик, вставая следом. – Но я счастлив знать, что она обрела то, что искала всю свою жизнь.

Не удержавшись от искушения, он протянул руку, коснулся кончиками пальцев лица на крышке саркофага. Его вдруг окатило тоской по Серкат, заполнившей всё, смывшей все прочие чувства. Взяв себя в руки, Перкау повернулся к незнакомке, носившей такое знакомое лицо.

– Зачем я здесь?

– Потому что Он так пожелал, конечно же, – усмехнулась жрица, разводя руками, как будто говорила о чём-то абсолютно очевидном.

– Я догадываюсь, кто ты. Полумиф. Смутный кошмар. В твоё существование невозможно было поверить сразу… Ты…

– Да, в прошлом – твой враг, – прервала его женщина. – На мне смерть пса-патриарха твоего храма, но цена за слепоту мной уже уплачена. Сатех умеет заставить прозреть, – она тихо рассмеялась и протянула Перкау руку, на этот раз правую.

Гладкая оливковая кожа поплыла, точно оплавляясь. Зрелище было не из приятных, но бальзамировщики видели тела самой разной сохранности, и снаружи, и изнутри. Жрец смотрел на перемены скорее со сдержанным удивлением, чем с отвращением.

На её костях уцелело значительно меньше плоти, чем было необходимо для полноценных движений. Скрюченная почерневшая кисть могла бы принадлежать мёртвому, но нет – чуть шевелилась. Следы страшных ожогов зажили – интересно, сколько прошло времени?.. – но полное исцеление просто не было возможным.

– Мне не жаль тебя, – покачал головой Перкау.

– О, жалость – последнее, что мне нужно, – рассмеялась жрица, и на этот раз её смех казался жутким. – Я показываю тебе волю нашего Бога.

– И притом тебе не хватает смелости даже показать мне своё лицо, – оскалился бальзамировщик.

– Моё лицо забрал Сатех – и это тоже была плата за слепоту. Но ты можешь увидеть то, что осталось, Перкау, – мрачно усмехнулась жрица.

Она скинула терракотовый калазирис, обнажая красивое зрелое тело, которое бальзамировщик, к смущению своему, хорошо помнил. Что произошло в следующий миг – он не понял. Его взгляд просто не успел уловить, а разум – осознать, потому что ничего подобного он не видел прежде.

Её плоть стала мягкой глиной, речной водой, подёрнутой рябью, сыпучим песком барханов Каэмит. Знакомый облик плыл, стекая в никуда, пока жрица не встряхнулась вдруг, точно мокрый пёс.