Белые зубы

– Знаешь, чего им хочется? – спросил Миллат. – Побросать эти чертовы молоточки, взять чуток динамита и разнести эту махину на хрен, раз она им так не нравится. Побыстрей разделаться, ясно?

– С чего ты взял? – поспешно проглотив клецку, встряла Айри. – То, что ты говоришь, смешно!

– А тебе лишь бы клецок побольше слопать, – сказал Миллат, похлопывая себя по животу. – Большое красивым не бывает.

– Отстань.

– Знаешь, – промычал Арчи, жуя куриное крылышко, – не уверен я, что так уж это хорошо. Мы ведь с Самадом там были, не забывай. Поверь, есть причины сохранить стену. Разделяй и властвуй – вот так вот, молодая леди.

– Господи Иисусе, пап. Что ты гонишь?

– Он не гонит, – строго сказал Самад. – Вы, молодые, забыли причины некоторых вещей, забыли их значимость. Мы там были. И нам трудно радоваться объединению Германии. Времена были другие, молодая леди.

– Разве плохо, что столько людей обрели свободу? Посмотри. Посмотри, как они счастливы.

Самад с презрением взглянул на счастливых людей, танцующих на стене, и в глубине души ощутил неприятную зависть.

– Я не против восстаний как таковых. Просто если вы свергаете старый порядок, вы должны точно знать, что сумеете предложить взамен нечто лучшее; именно это нужно понять Германии. Возьмем, к примеру, моего прадеда, Мангала Панде.

Айри демонстративно вздохнула.

– Если вы опять за старое, то лучше не надо.

– Айри! – одернула ее Клара из чувства долга.

Айри разозлилась. И надулась.

– Он вечно говорит так, будто все знает. Весь мир только вокруг него и вертится. Хотя бы сейчас мы можем поговорить про сегодня, про Германию? Спорим… – Она повернулась к Самаду, – …что я об этом больше вашего знаю? Давайте спросите меня что-нибудь. Я весь семестр это изучала. И, кстати: вас там не было. Вы с отцом там находились до 1945-го. А стена появилась только в 1961-м.

– «Холодная война», «холодная война», – с кислой миной говорил Самад, не обращая на нее внимания. – О горячей войне забыли. О той, на которой гибнут люди. Там я узнал про Европу то, чего в книгах не пишут.

– Ой, – сказал Арчи, сглаживая конфликт, – через десять минут начинаются «Остатки летнего вина», очередная серия по Би-би-си-2.

– Ну, – настаивала Айри, вскакивая и поворачиваясь к Самаду. – Спросите меня что-нибудь.

– Между книгами и опытом, – торжественно произнес Самад, – лежит бескрайний океан.

– Ясно. Вы двое говорите столько всякого дерь…

Но Клара успела шлепнуть ее по уху:

– Айри!

Дочь не столько покорилась, сколько пришла в возмущение – села на место и прибавила в телевизоре громкость.

Сорокапятикилометрового шрама – уродливейшего символа разделенного Востока и Запада – больше не существовало. Мало кто (и ваш покорный слуга в том числе) надеялся дожить до этого момента, но прошлой ночью, когда пробило полночь, тысячи людей, томившихся по разные стороны стены, с громкими воплями хлынули через ее контрольные пункты, принялись карабкаться на нее.

– Глупо. У них возникнет масса проблем с иммигрантами, – сказал Самад телевизору, макая клецку в кетчуп. – Нельзя пускать миллион людей в богатую страну. Верный путь к беде.

– Кто это там рассуждает? Старина Черчилль? – Алсана презрительно рассмеялась. – Породистый белокрылый голубок, бекон с яичницей, желеподобный пузан, высоколобый английский бульдог?

– Шрам, – записывала Клара. – Так они сказали?

– Господе Иисусе. Вы что, не понимаете масштаба происходящего? Системе конец. Это же политический катаклизм, переплавка всего и вся. Исторический момент.

– Многие так говорят, – сказал Арчи, проглядывая программу передач. – Будем смотреть «Криптон-фактор» на дециметровом? Это всегда интересно. Скоро начнется.

– Хватит вам уже. – Миллата выводили из себя все эти пижонские разговоры про политику. – «Исторический момент»! Как заведете свою волынку…

– Да заткнись ты, к чертям собачьим! – (Она его любила, но он был невыносим).

Самад встал.

– Айри! Не забывай, что ты гость и ты в моем доме. Пощади наши уши.

– Ах, так! Значит, мое место на улице, среди пролетариата.

– Что за девчонка! – с досадой воскликнула Алсана, когда за Айри захлопнулась входная дверь. – Помесь университета с подворотней.

Миллат огрызнулся:

– Уж кто-кто, а ты бы помолчала, ма. И почему в этом доме все так любят рот разевать?

Самад указал на дверь:

– Не смей разговаривать с матерью в таком тоне. Пошел отсюда.

– Мне кажется, – спокойно произнесла Клара, когда Миллат вихрем вылетел в свою комнату, – мы не должны запрещать детям высказывать свое мнение. Хорошо, что они мыслят самостоятельно.

Самад усмехнулся.

– И что им это даст? Тебе часто приходится самостоятельно мыслить – целый день сидя дома у телевизора?

– Это наезд?

– Ну что ты, Клара. В мире жить сложно. И наши дети должны научиться одному: понимать, что выжить помогают правила, а не фантазии.

– Его правда, – веско заявил Арчи, гася окурок в пустой миске из-под карри. – Эмоции – это по вашей части.

– Значит, это женские заботы! – возмутилась с набитым ртом Алсана. – Вот спасибо, Арчибальд.

Арчи не унимался: