Белые зубы

После того поцелуя, который Самад и по сей миг ощущал на губах, он сжал ее руку, требуя назвать место, где они снова увидятся, не здесь, а где-нибудь далеко отсюда («жена, дети», ни к селу ни к городу пробормотал он), – и удивился, да, удивился, когда вместо «Ислингтон», или «Вест-Хэмпстед», или, на худой конец, «Свисс Коттедж» она прошептала: «Харльсден. Я там живу».

– В Стоунбридж-эстейт? – встревоженно спросил он, думая: вот она, изощренная кара Аллаха, и воображая себя лежащим на любовнице с десятисантиметровой финкой какого-нибудь гангстера между лопатками.

– Нет, но недалеко оттуда. Хочешь встретиться?

В тот день Самадов рот – одинокий стрелок на поросшем травой холме – убил его разум и взошел на трон.

– Да. Еще бы, черт возьми! Да.

Самад снова поцеловал Поппи, на этот раз отказавшись от прежнего относительного целомудрия и ловя ее грудь левой рукой, – и с блаженством ощутил, как у нее перехватило дыхание.

Далее последовал краткий обмен необходимыми расшаркиваниями, благодаря которым лжецы меньше чувствуют себя лжецами.

– Мне не следовало…

– Я не знаю, как это…

– Нам нужно встретиться и поговорить о том, что…

– Да, нам нужно поговорить о том, что произо…

– Да, что-то произошло, но…

– Моя жена… дети…

– Давай немного переждем… две недели. Итак, в среду? Четыре тридцать? Харльсден-Клок?

По крайней мере, в этой жалкой суете ему повезло со временем: он сошел с автобуса ровно в 4:15, так что у него имелось еще пять минут, чтобы забежать в туалет «Макдоналдса» (на входе стояли черные охранники; черные охранники, чтобы не пускать черных) и выскочить из-под ресторанных софитов в темно-синих брюках, шерстяном свитере с треугольным вырезом и серой рубашке; в нагрудном кармане лежала расческа, с помощью которой он надеялся пригладить свои густые волосы. На часах – 4:20, пять минут можно потратить на визит к кузену Хакиму и его жене Зинат, которые держали местный магазинчик «1,5 фунта» (покупатели, заходя в подобные лавчонки, думают, что это максимальная цена, однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что столько стоят самые дешевые товары) и которые должны были, сами о том не подозревая, обеспечить Самаду алиби.

– Самад Миа, ого! Потрясающе выглядишь! Должно быть, на то есть причины…

У Зинат Махал был огромный, как туннель Блэкуолл, рот, и Самад очень на него рассчитывал.

– Спасибо, Зинат, – ответил Самад с хорошо обдуманным лицемерием. – Что же касается причины… не знаю, стоит ли говорить…

– Самад! Я – могила! Твоя тайна умрет во мне.

Стоило кому-нибудь что-нибудь сказать Зинат, как это тотчас распространялось по телефонной и радиосети, забивало эфир и каналы спутниковой связи и в итоге, протаранив атмосферы далеких планет, доходило до жителей развитых инопланетных цивилизаций.

– Дело в том…

– Во имя Аллаха, продолжай! – вскричала Зинат, от предвкушения свежей сплетни почти перевалившись через прилавок. – Куда ты идешь?

– В Королевский парк, на встречу со страховым агентом. Мне хочется, чтобы Алсана после моей смерти не нуждалась, но! – Он погрозил пальцем увешанной драгоценностями собеседнице с густо накрашенными глазами. – Я не хочу, чтобы она знала! Мысли о смерти, Зинат, ей неприятны.

– Слышишь, Хаким? Бывают же мужчины, которые заботятся о будущем своих жен! Иди, кузен, иди, не смею тебя задерживать! И не волнуйся, – прокричала она ему вслед, уже протягивая к телефонному аппарату руку с длинными загибающимися ногтями, – я ни слова не скажу Алси.

Алиби было обеспечено, и у Самада оставалось три минуты решить, что пожилой мужчина принесет молоденькой девушке; что пожилой коричневый мужчина принесет молоденькой белой девушке на перекресток четырех улиц, запруженных черными; что в таком случае подойдет в качестве подарка.

– Кокос?

Поппи взяла волосатый шар в руки и взглянула на Самада с растерянной улыбкой.

– Занятное сочетание… – Самад немного нервничал. – Скорлупа ореха, а внутри сок, словно у фрукта. Снаружи коричневый и морщинистый, внутри белый и нежный. А в сумме совсем неплохо. Иногда мы используем его, – прибавил он, не зная, что еще сказать, – для приготовления карри.

Поппи улыбнулась; то была необыкновенная улыбка, осветившая каждую черточку этого прелестного лица, в ней сияло что-то светлое, не ведающее стыда, что-то, что было лучше и чище этой их тайной встречи.

– Прелесть, – сказала она.

* * *

На улице Айри, которую мучил стыд, решила взять реванш, благо до дома, указанного в школьной повестке, было целых пять минут ходьбы.

– Я беру это, – сказала она, ткнув пальцем в довольно-таки помятый мотоцикл у станции метро «Кензл-Райз». – А еще это и вот это. – Она указала на два навороченных велосипеда.

Миллат с Маджидом тотчас включились в любимую игру. Правила были им хорошо известны: чтобы присвоить любую чужую вещь на улице, стоило только, в лучших традициях колонистов, заявить на нее права.