Белые зубы

Она принялась рыться в завалах на столе, и Самад, слегка откинувшись, со всем возможным для него в тот момент удовлетворением отметил, что, если глаза ему не врут, пальцы ее дрожат. Неужто настал подходящий момент? Ему было пятьдесят семь, в последний раз подходящий момент случился с ним лет десять назад, и поэтому он сильно сомневался, сумеет ли его распознать. Ты старик, говорил он себе, промокая лицо платком, и дурень к тому же. Уходи прямо сейчас, не то захлебнешься в собственных преступных выделениях (он потел, как свинья), уходи, пока не поздно. Ведь это невозможно! Не может быть, чтобы этот последний месяц – когда он наяривал своего дружка, молился и просил пощады, заключал сделки и непрестанно думал о ней – она тоже о нем думала.

– Кстати, пока я ищу… я вспомнила, что хотела кое о чем вас спросить.

Да! – почти человеческим голосом почти вскрикнуло правое яичко Самада. На любой вопрос ответ будет один: да, да, да. Да, мы займемся любовью прямо на этом столе, да, нас пожрет пламя, да, мисс Берт-Джонс, да, этот ответ неизбежен, неотвратим – ДА. Но в реальном мире, на высоте ста двадцати сантиметров над мошонкой, разговор требовал иного ответа, а именно: «Среда».

Поппи рассмеялась.

– Да нет же, я спрашиваю не о том, какой сегодня день недели, не такая уж я растяпа. Меня интересует, какой сегодня день для мусульман. Маджид был в необычном наряде, а когда я его спросила, почему, молчал. Я ужасно переживаю, не обидела ли я его.

Самад нахмурился. Подло поминать о детях, когда человек просчитывает точную форму и твердость твоего соска, столь настойчиво пробивающегося сквозь лифчик и блузку.

– Маджид? Пожалуйста, за Маджида не беспокойтесь. Вы ничем его не обидели.

– Значит, я не ошиблась, – обрадовалась Поппи. – Это такой молчаливый пост.

– Э… да, – промямлил Самад, не желавший выносить на люди семейные разногласия, – это символизирует строки Корана о том, что в Судный день мы лишимся чувств. Онемеем. Поэтому старший сын в семье одевается в черное и, ммм, отказывается от общения на… некоторое время, чтобы… очиститься.

Аллах милосердный.

– Потрясающе! А разве Маджид старше?

– На две минуты.

Поппи улыбнулась.

– Всего-навсего.

– Две минуты… – Самад был терпелив, ибо говорил с человеком, не ведавшим, какое огромное значение имели столь малые отрезки времени для истории всего рода Икбалов, – меняют все.

– А как это очищение называется?

– Амар дурбол лагче.

– Что это означает?

Дословно: я слаб. Это означает, мисс Берт-Джонс, что ни одна частица меня не в силах противиться желанию поцеловать вас.

– Это означает, – вслух сказал Самад, считая удары своего сердца, – безмолвное благоговение перед Аллахом.

– Амар дурбол лагче. Впечатляет, – сказала Поппи.

– Да уж, – сказал Самад.

Поппи Берт-Джонс наклонилась к нему.

– Это какой-то невероятный пример самоконтроля. У нас на Западе это нет – нет чувства жертвенности, поэтому меня восхищают люди, которые умеют воздерживаться и сохранять самообладание.

Тут Самад, словно самоубийца, отшвырнул от себя стул и впился в неугомонные губы Поппи Берт-Джонс своими пылающими губами.

Глава 7. Коренные зубы

И падут грехи восточного отца на западных сыновей. Грехи ждут своего часа в генах, как плешивость или карцинома яичек, но иногда грех отца настигает сына в тот же день. Даже в один и тот же миг. По крайней мере, так можно объяснить совпадение, имевшее место две недели спустя, во время старинного друидского праздника урожая: Самад тихонько укладывал в полиэтиленовый пакет рубашку, которую он никогда не надевал в мечеть (для чистого все чисто), чтобы позже переодеться и увидеться с мисс Берт-Джонс (4:30, Харльсден-Клок), не вызывая подозрений… а Маджид и перебежчик Миллат укладывали в два походных мешка (точнее не скажешь) жалкие четыре банки с просроченным турецким горохом, пакет картофельных чипсов и несколько яблок – они собирались на встречу с Айри (4:30, ларек с мороженым), чтобы вместе отнести языческие приношения закрепленному за ними старику, некоему мистеру Дж. П. Гамильтону с Кензл-Райз.