Белые зубы

Нейтральное место. В наше время шансы найти нейтральное место настолько малы, может быть, даже меньше, чем в трюке Арчи. Стоит только подумать о том, сколько всякого дерьма надо разгрести, чтобы начать все с чистого листа. Национальность. Страну. Принадлежность. Веру. Воровство. Кровь. И еще кровь. И еще. И не только место должно быть нейтральным, но и тот, кто тебя приведет в это место, а также тот, кто послал того, кто приведет. В Северном Лондоне не осталось ни таких мест, ни таких людей. Но Джойс сделала все, что могла. Во-первых, она пошла к Кларе. Клара тогда училась в университете, располагавшемся в здании из красного кирпича на юго-восточном берегу Темзы, и там была аудитория, в которой она занималась по пятницам. Предусмотрительный преподаватель оставил ей ключ. С трех до шести аудитория свободна. В ней есть доска, столы, стулья, две настольные лампы, кинопроектор, шкаф-картотека и компьютер. Клара могла поклясться, что ни одной вещи в классе не больше двенадцати лет. Сам университет был построен всего двенадцать лет назад. Построен на пустыре. На этом месте не было ни индийского кладбища, ни римских виадуков, ни зарытого космического корабля пришельцев, ни фундамента развалившейся церкви. Ничего, просто земля. Совершенно нейтральное место. Клара дала ключ Джойс, а Джойс передала его Айри.

– Но почему мне? Я со всем этим никак не связана.

– Вот именно. Я со всем этим связана. Поэтому ты идеально подходишь. Потому что ты его знаешь и в то же время не знаешь, – загадочно сказала Джойс. Она подала Айри ее длинное белое пальто, перчатки и одну из шапок Маркуса с нелепой кисточкой на макушке. – И еще потому, что ты его любишь, хотя он и не любит тебя.

– Ага, спасибо, Джойс, что напомнила.

– Любовь – главное в этом мире.

– Нет, Джойс. Любовь – совсем не главное. – Айри стояла на пороге дома Чалфенов и смотрела, как ее собственное могучее дыхание вырывается в морозный ночной воздух. – Это всего лишь слово из шести букв, которое помогает продавать страховки и кондиционеры для волос. Холод дикий! Должна будешь.

– Все мы кому-то должны, – согласилась Джойс и захлопнула дверь.

Айри вышла на улицы, которые знала всю жизнь, и пошла по дороге, по которой ходила тысячу раз. Если бы прямо тогда ее спросили, что такое память, попросили дать самое точное определение памяти, она бы ответила: это улица, на которой ты впервые пинал ногами сухие листья. И вот она идет по ней. При хрусте каждого листочка под ногами приходил на память хруст всех предыдущих листьев. Ее окутывали знакомые запахи: мокрые опилки и мокрый гравий под деревьями, свежее дерьмо под пропитавшимися водой листьями. Эти ощущения захватывали ее душу. Несмотря на то что она решила стать стоматологом, она все еще не утратила поэтическую жилку: ее по-прежнему иногда посещало это прустовское озарение, когда она видела вещи насквозь, хотя и выражала свои ощущения в стоматологических терминах. Она испытывала боль, какую доставляет чувствительная эмаль, или даже выдранный зуб, когда нерв оголен, – такую боль она испытывала каждый раз, когда проходила мимо гаража, в котором они с Миллатом, когда им было по тринадцать, пересчитывали сто пятьдесят пенсов, украденные у Икбала из копилки из-за отчаянного желания купить пачку сигарет. Она испытывала ноющую боль (как ноет вся челюсть, когда при неправильном прикусе один зуб давит на другой), бредя мимо парка, где они в детстве катались на велосипедах, где они выкурили свой первый косяк и где однажды в страшный ливень он ее поцеловал. Айри хотела бы полностью отдаться этим фантазиям о прошлом и настоящем: купаться в них, делать их слаще, дольше, особенно поцелуй. Но в руке у нее был ледяной ключ, а вокруг – жизни людей, более странные, чем любые фантазии, более причудливые, более жестокие и с такими событиями, каких не бывает в фантазиях. Она не хотела связываться с длинными историями этих жизней, но она уже связалась, и теперь ее тащат за волосы к развязке по знакомой дороге: «Кебабы Мали», «Мистер Чонг», «Раджа», «Булочная Малковича» – даже с завязанными глазами она могла бы прочитать эти вывески; а теперь под мостом, обгаженным голубями, и дальше по широкой дороге, ныряющей в Гладстон-парк, как в огромный зеленый океан. Так можно и утонуть в воспоминаниях, но она постаралась выплыть. Она перепрыгнула через низкую ограду вокруг дома Икбалов, как прыгала тысячи раз, и позвонила в дверь. Время прошедшее или будущее неопределенное.

А на втором этаже в своей спальне Миллат последние пятнадцать минут пытался постигнуть указания брата Хифана по поводу преклонения (брошюра: «Как правильно поклоняться Богу?»):