Белые зубы

– Дай я на тебя посмотрю… – Гортензия уперла руки в боки и прислонилась к плите. – Ты похожа на Смерть – твою новую подругу. Как ты ко мне добралась?

И снова надо было отвечать осторожно. Презрение к городскому транспорту стало для Гортензии утешением в старости. Она бросалась на одно слово, скажем, «поезд», и извлекала из него мелодию («Северная ветка»), которая разрасталась до арии («Метро: подземная часть») и расцветало в главную тему («Метро: надземная часть»), и, наконец, превращалось в страстную оперетту («Зло и несправедливость в Британском транспорте»).

– Э-э, на 17-м автобусе. На втором этаже было холодно. Может быть, я простудилась.

– Какое еще «может быть», юная леди. И вообще, чего это ты поехала на автобусе. Вечно их сначала три часа ждешь на остановке, на морозе, а потом наконец залезаешь, и на тебя со всех сторон дует, потому что какие-то идиоты пооткрывали все окна, так что в итоге промерзаешь до смерти.

Гортензия налила какую-то прозрачную жидкость в пластиковый стаканчик.

– Иди сюда.

– Зачем? – спросила Айри, заподозрив неладное. – Это что?

– Ничего. Иди сюда. И сними очки.

Гортензия подошла, держа ладонь горстью.

– Только не в глаза! С глазами у меня все в порядке!

– Хватит орать, не трогаю я твои глаза.

– Ну, скажи мне, что это, – взмолилась Айри, пытаясь понять, что с ней собираются делать, и завопила, когда ладонь размазала ей жидкость по всему лицу от лба до подбородка.

– А-а! Жжет!

– Лавровишневая вода, – сказала Гортензия, как будто это было самое обычное средство. – Пусть жжется, жар как рукой снимет. И не думай смывать. Потерпи, пусть подействует.

Айри сжала зубы. Ей казалось, что в ее лицо вонзилась тысяча иголок, потом их стало пятьсот, потом двадцать пять, а потом остался только румянец, как от пощечины.

– Итак, – радостно сказала окончательно проснувшаяся Гортензия, – ты все-таки сбежала от этой безбожной женщины. И простыла, пока добиралась до меня. Но никто тебя не винит, даже наоборот. Кому, как не мне, знать, что это за женщина! Вечно ее нет дома, она, видите ли, изучает всякие «измы» в университете, а муж и дочка сидят одни, голодные и совершенно заброшенные. Бог мой, неудивительно, что ты сбежала! – Она вздохнула и поставила медный чайник на плиту. – Не зря сказано: «И вы побежите в долину гор Моих, ибо долина гор будет простираться до Асила; и вы побежите, как бежали от землетрясения во дни Озии, царя Иудейского. И придет Господь Бог Мой и все святые с ним». Это Захария, 14:5. В конце концов, праведные всегда бегут от зла. Ах, Айри Амброзия… я всегда знала, что так будет. Все дети Господа в итоге к нему приходят.

– Ба, я не хотела искать Бога. Мне бы у тебя пожить и поучиться спокойно. Несколько месяцев… хотя бы до Нового года. Что-то мне нехорошо. Можно мне апельсин?

– Да, все они в конце концов возвращаются к Богу, – повторила Гортензия сама себе, кладя горький корень виноградной лозы в чайник. – Это не настоящий апельсин, детка. У меня тут все фрукты пластмассовые. И цветы тоже. Вряд ли Бог велел мне тратить деньги на скоропортящиеся продукты. Съешь лучше финик.

Айри с сомнением взглянула на сморщенные плоды.

– Значит, ты оставила Арчибальда с этой женщиной… Бедняжка. Мне он всегда нравился, – грустно заметила Гортензия, оттиравшая мыльными пальцами коричневый налет с чашки. – Я никогда не имела ничего против него самого. Он всегда был разумным человеком. Блаженны миротворцы. Мне всегда казалось, что он миротворец. Но дело в самом принципе. Если черная женится на белом, ничего хорошего из этого не выйдет. Господь Бог не велел нам смешиваться. В этом и есть смысл Вавилонской башни. Бог хочет, чтобы подобное было с подобным. «Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь языки всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле». Книга Бытия, 11:9. Из смешения ничего хорошего не выйдет. Потому что не так задумывал Господь. Правда, ты исключение, – заметила она после короткой паузы. – Ты – вот, единственное, что вышло хорошего из этого брака… Иногда смотрю на тебя, как в зеркало, – заметила она, приподняв подбородок Айри своими морщинистыми пальцами. – Ты вся в меня. Крупная! Бедра и ноги, и попа, и грудь. Моя мать тоже такая была. Тебя даже назвали в честь нее.

– Айри? – переспросила Айри. Она мучительно пыталась слушать, но чувствовала, что влажный туман жара вгоняет ее в сон.

– Нет, крошка. Амброзия! Благодаря этому имени ты попадешь в вечную жизнь. А теперь, – она хлопнула в ладоши, как будто поймав между ними следующий вопрос Айри, – иди спать. Ты ночуешь в гостиной. Сейчас дам тебе одеяло и подушку, а с утра поговорим. Я встаю в шесть, у меня много дел, так что даже не думай поспать после восьми. Слышишь меня?

– Угу. А как же бывшая мамина комната? Почему я не могу спать там?

Гортензия вышла из кухни и почти поволокла на себе Айри.