Бег по взлетной полосе

Обострившаяся интуиция ведет меня в комнату. Прячу телефон, достаю из-под кровати рюкзак, вытряхиваю в тумбочку захламившие его мелочи – брелоки, ручки, визитки и скомканные билеты – и под завязку набиваю необходимыми вещами, теми, что брала в двухдневный школьный поход со сплавом по реке. Подумав, туда же отправляю любимую книжку, сохранившую в целости подачки Игоря. Жужжат молнии, и я удовлетворенно осматриваюсь.

Снова выхожу на кухню, колдую над кофеваркой, считаю темные вязкие капли, наполняющие чашу, и жду. Бессонная ночь не прошла даром – на периферии зрения мелькают темные тени, веки тяжелеют, руки и ноги становятся ватными…

Шумит лифт, на лестничной площадке раздаются гулкие шаги и эхо противного мерзкого голоса, который я узнаю из тысяч других голосов. Игорь ковыряет ключом в замке, вваливается в прихожую и, щекой прижимая к плечу телефон, орет в трубку:

– Да, я уже на месте. Да, готов весь пакет. Единственный собственник, состояние жилое, обременений нет. Я и регистрацию могу за полчаса выправить. Да, я представитель по доверенности. Пусть ждет, я сказал! Пусть ждет!!! – Завидев меня, «папочка» плотоядно прищуривается, заканчивает разговор, избавляется от обуви и вплывает на кухню. – А вот и ты, подруга. Ну что, начнем разъяснительную беседу с начала?

Мгновенно просыпаюсь – вскакиваю со стула, шарахаюсь вправо, уворачиваюсь от широко расставленных граблей гребаного урода и прячусь в комнате.

Паника мешает связно мыслить, я снова превращаюсь в загнанного жалкого зайца и ненавижу себя.

– Ну сколько раз еще тебе повторять, шалава малолетняя: ночевать нужно дома! Оторвут башку – что я матери-то буду говорить? – нудит Игорь, приближаясь к двери. – Когда же ты прекратишь к нему бегать, а?

Достаю из тайника телефон Кита, включаю запись и, едва не уронив, дрожащими пальцами прислоняю к основанию пыльной настольной лампы.

Спустя секунду в комнату врывается Игорь, и я пячусь.

Он подходит вплотную, и в нос ударяет резкий запах вчерашнего перегара и лосьона после бритья, склоняется надо мной и медленно расстегивает пуговицы на моей рубашке.

Взвиваюсь от негодования, но он срезает меня пустым мутным взглядом, и я закусываю губы. Тошнит и колотит, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но страх парализует волю и не дает нанести удар.

Гребаный урод находит засос, поставленный Китом, и его холеную рожу перекашивает.

– Вот дура, мать твою. – Белесая бровь дергается, на шее вздуваются жилы, «папочка» коротко размахивается, и мне прилетает по лицу. Из глаз брызжут слезы. – Может, мне пристрелить этого щенка, чтобы ты поумнела??? Короче, сегодня его задержат для досмотра и случайно найдут наркоту в кармане. Не благодари…

Он швыряет меня к стене, вытирает ладони о брюки и приказывает:

– Ключи. Живо. Будешь сидеть дома, пока не загнешься нах.

– Они… В прихожей… – Пережидаю звон в ушах, задыхаюсь от сковавшего горло спазма, поднимаюсь и убираю волосы с потного лба. – На старом месте.

Смотрю на него снизу вверх, но снова замечаю в его обычно пустых мутных глазах что-то недоброе, сальное, грязное, что-то, от чего хочется выпить стакан холодной воды, залезть под душ и отмыться.

Он шагает ко мне, но в его кармане гудит телефон.

– Да. Закажи столик где обычно. Буду в течение часа и обработаю их… – отвечает он и отваливает, а я пытаюсь собраться воедино: заправляю за уши дурацкое каре, вдыхаю и выдыхаю, стираю слезы, прижимаю ладонь к пульсирующей щеке и сгораю от ярости.

Кто дал ему право ломать меня?..

Кто он такой, чтобы распоряжаться нашими жизнями?..

Как он смел оскорблять память моего отца и угрожать Киту?!

Что он вообще сделал, чтобы называть себя победителем???

Жгучая ненависть вновь закипает в венах. Жгучая, разъедающая все ненависть.

Гребаный урод чем-то гремит в «кабинете», матерится, топает как слон и снова врывается в комнату.

В его руках карабин – тусклый блик утреннего солнца растерянно моргает на стволе, аккурат возле черного немигающего глаза смерти, и я предельно ясно осознаю: он обнаружил пропажу.

Сейчас я умру.

– С-сука, где бумаги на квартиру? – цедит он, упирая дуло мне в живот. – Я сейчас выстрелю, и ты неделю будешь подыхать в мучениях. Считаю до трех! Раз! Два!

Я думаю о папе – молодом, улыбчивом и прекрасном – память о нем неприкосновенна и священна для меня, о наивной доверчивой маме и ее роковых ошибках, о Ките и его мечтах о синем небе и самолетах. Все это останется со мной и после смерти.

Лучше умереть, чем влачить жалкую жизнь собаки на привязи у хозяина-садиста.

– Убивай! – рычу и смотрю прямо в его опухшие глаза. – И тебя посадят. Зато ты отстанешь от мамы и не причинишь ей вред. Она не окажется на улице после развода, как твоя прежняя жена!

Он прищуривается и криво усмехается:

– Много болтаешь. Меня не посадят. Ты сама не прочь поиграть с оружием, можешь нечаянно снести себе башку… Документы. Быстро. Меня люди ждут!

– Нет. – Я сверлю его взглядом. – Убей меня и переверни всю комнату, и ты ничего не найдешь.