Бег по взлетной полосе

– Давай я расскажу кое-что… – шепчет он, обжигая дыханием мой лоб. – Там будет много грязи, и поэтому я молчал, но… Наверное, в душе у каждого есть потайная комната, наполненная страхами, неудачами, позором, эпичными провалами, виной… Никто не хочет, чтобы другие догадывались о ее существовании и видели нас в моменты слабости. Я – не исключение. Ты плохо помнишь начальные классы, а знаешь обо мне только то, что я позволял узнать. И я предпочел бы, чтобы ты оставалась в неведении и продолжала считать меня неадекватным придурком, без повода пускающим в ход кулаки – над этим образом я работал два чертовых года, – но все даже близко не так.

Ты же в курсе: меня бил брат. Но это были не обычные подзатыльники или там шутливые бои и спарринги. Он избивал меня до полусмерти – не за что, просто за факт существования. Мать мою он на дух не переносил, а когда ее не стало, окончательно слетел с катушек: разорвал все книжки про самолеты, распотрошил ножом мягкие игрушки, сжег ее фотографии. Отцу было пофиг, он заливал горе. Ему все было безразлично – ем ли я, налезают ли кроссовки, жив ли я вообще или умер.

А у брата, напротив, было слишком много претензий. По любому надуманному поводу он сбивал меня с ног и метелил. Синяки на моей роже были не от уличных драк… Это, конечно, тупая отговорка, но все же: что восьмилетний пацан мог предпринять против восемнадцатилетнего здорового упыря? То время слилось у меня в памяти в один нескончаемо долгий день, в котором постоянно больно до одури, хочется жрать и поскорее сдохнуть. Наверное, так себя чувствует собака на привязи у хозяина-садиста.

Что характерно – всем было плевать. Соцслужбам, ментам, учителям… Всем. Но это – так. Лирическое отступление.

– Вы чем там занимаетесь, охальники? – каркает кто-то из глубины двора, и я оборачиваюсь.

Мимо, стуча набалдашником трости, проходит старуха с огромной клетчатой сумкой, издающей хруст пустых бутылок.

– Любовью! – скалится Кит, и она, смачно плюнув на тротуар, скрывается во мраке, а я начинаю хохотать – легко и от души.

Только что я была напугана и озадачена и наши жизни казались мне чередой потерь и ужасов, а теперь мы смеемся как идиоты, одновременно затихаем и пристально смотрим друг другу в глаза, а потом Кит снова прижимает меня к себе.

– Моя настоящая история началась перед зимними каникулами в третьем классе, и я запомнил тот день навсегда. Нас для массовки согнали в актовый зал, а на сцене довольно хреново выступали всякие выскочки.

Мне было вообще не до них: башка болела от других проблем до той минуты, пока к микрофону не вышла… Девчонка в голубом, как небо, платье. Блин, она светилась изнутри, и я остался сидеть с открытым ртом. А когда она запела, я офигел настолько, что забыл свое имя. В раннем детстве мама читала мне книжку про ангелов – в тот момент только это сравнение пришло на ум. Это была ты, ты же понимаешь… – Он гладит мои волосы и дотрагивается губами до виска, и я крепко обнимаю его.

Помню ли я тот день и серые восторженные глаза, смотревшие сквозь меня с десятого ряда? Это странно, но я помню его поминутно, в мелочах.

– Песня закончилась, ты спустилась по ступеням и в лучах солнца побежала кому-то навстречу. Я никогда раньше не видел такой улыбки, как у тебя, – она согревала сердце. Проследив за твоим взглядом, я обернулся и… Остолбенел. Если ты была ангелом, то к тебе шел… Сам бог. Он сиял точно такой же улыбкой, и пуговицы и нашивки на его летной форме сверкали золотом. Какое впечатление он на меня произвел? Да я буквально самоуничтожился от шока и восторга.

Праздник продолжался – для вас, нормальных людей, устраивали конкурсы и сюрпризы, а я шатался по коридорам и сшибал углы, и все никак не мог проморгаться.

Но кто-то окликнул меня, схватил за рукав и остановил. Это был твой отец.

Он спросил, что со мной, но я ответил стандартно: «упал с горки». Он не поверил, но не подал вида – отвел в столовку, купил пирожок и сок.

Я закрылся и не шел на контакт – папаша всегда учил: если кто-то из взрослых подвалит с нежелательными вопросами, нужно идти в отказ, чтобы не повторить судьбу матери и не загреметь в детский дом.

Тогда твой папа не стал лезть мне в душу. Проводил назад в класс и ушел.

А со мной случилось странное: я снова начал мечтать о самолетах.

Не спал ночами, не слышал, что говорит учитель или что втирает брат, – просто крепко задумывался и улетал. Брат пинал меня, а мне было пофиг. Даже если сильно получал, мне достаточно было увидеть тебя – и я приходил в норму.

Спустя неделю твой папа нашел меня снова: потрепал по макушке, улыбнулся и вручил пакет. В нем я обнаружил зимние ботинки, теплую куртку, тетради, альбомы, карандаши и макет самолета.

Но дома страшно распсиховался папаша, отобрал у меня подарки и пропил, а я продолжил гонять по морозу в тонкой ветровке и рваной обуви.