— «Закусывать надо», — обиделся отец. — У кого что болит, тот про то и говорит. Мы на корабле вообще не пьём. Да и на суше не балуемся.
Тяжёлые замасленные руки отца лежали на руках Гали, и она слышала, как в нём стучит сердце, так же часто, как у неё самой.
Ей стало жалко отца, и, жалеючи, она попросила:
— Ты не расстраивайся.
— Разве я расстроился?
— Есть маленько.
— Почему?
— У тебя сердце сильно стучит.
— Слышно?
— Слышно.
— Услышала! Чуткая…
Он рассмеялся, поцеловал дочь в темечко и похвалил:
— Какие у тебя волосы хорошие! Как шёлк.
— Я их дождевой водой с ромашкой мою.
— Мне бы хоть раз вымыла.
— Вымою.
— А я не я буду, если из тебя моряка не сделаю! Корабль, как по струнке, поведёшь. Дно с закрытыми глазами будешь чуять. До одного фута под килем!
— Что ты?..
— Не сразу, конечно. Со временем. Мой помощник со шкипером в город уехали. Вот нам с тобой и приходится за них отдуваться. — И велел отец-капитан: — Доченька, сходи узнай, как там настроение у пассажиров. Шибко они перепугались или нет? Заодно и овец проведай. Присмотри за ними. Давай уж моряцкую лямку тяни до конца.
— Буду.
Галя вышла на палубу, где в окружении женщин бабушка Матрёна держала на коленях мальчика лет шести и приговаривала:
— Ласкун какой! Зубы у меня проверят. У меня своих четыре зуба. Эти — железны.
— Они лучше-ее, — тянул малыш. — Они блестят.
— Чем они лучше-то? — спрашивала бабушка Матрёна. — Не болят только что. А так в грозу боюсь: какую-нибудь молнию да притянут. Прямо в рот залетит.
Женщины смеялись, а малыш, радуясь такой бабушке-говорунье, трогал её за уши и за волосы.
— Ласкун какой! За волосы меня дёргат, — докладывала обществу бабушка Матрёна. — Не верит, что у меня свои волосы. Думает: парик. Я говорю: «Дёрни сильней! Ну, подёргай за концы! Только не с корнями…» Дёргат.
Все смеялись, а бабушка Матрёна воодушевлялась:
— Я такого-то внучка взяла бы! Ох, я бы тебя и любила-аа! А я слыхала: в Челнах родная бабушка отказалась водиться…
Женщины ахали, осудительно качали головами.
А бабушка Матрёна рассказывала:
— У меня крыса жила. Микки звать. Так-то она ничего. Но везде лазит. По постели. По столу. Я подумала: «Надо бы её кому-нибудь отдать». Вышла на улицу и спрашиваю:
«Ребятишки! Вам надо крысу?»
«Ой, баушка, как ещё надо-то!»
«Вот берите. Она ничего худого не сделает. Но шустрая! Лазит везде».
«А имя-то у неё есть?»
«Имя есть: Микки звать».
Радости-то сколько было у ребятишек! Нынче я её проведала. Она загордилася: меня не признаёт.
Женщина с бирюзовыми серьгами спросила:
— Это, наверное, морская свинка была?
— Она, — согласилась бабушка Матрёна. — Мне её в Челнах дали по знакомству. Говорят: «Свинка морская». Я смотрю: на свинку вроде не походит. Только что белая.
С воды потянуло сыростью, и бабушка Матрёна наказала малышу:
— Шапку удевай!
Сама натянула на голову малыша пуховую шапочку с длинными ушками и пропела:
— Ласкун какой! В шапке-то ты как заинька. Только что уши опущены. Дак, он, поди, тоже их опускает, когда холодно. Заинька-то!
В сторонке Галя послушала разговоры, поулыбалась и, никем не замеченная перешла на баржу, что пеньковым тросом была привязана к кнехтам катера.
Баржа выглядела островом из железа с ямой посредине. На дне ямы грудилось стадо овец. Они поглядывали наверх, где белело небо и по краю пропасти, громыхая железом, ходила Галя. В глазах животных не было ни горя, ни радости, одно ожидание: «Что-то будет?»
Девочка попыталась запомнить их, но животные походили друг на друга, не запоминались, кроме барана с закрученными в кольца рогами, который сказал ей с вызовом: «Ме-ее!»
В душе Галя старалась вызвать жалость к пленницам, но из железной ямы пахло аммиаком, и девочка отошла на корму и села в копну прошлогоднего сена.
Низко над Камой между тучами прорезалась заря. Тонкой восточной стрелой она насквозь прожигала небо и, раскаляясь добела и остывая докрасна, туманясь, летела дальше на запад. Этот резкий скифский закат тревогой отозвался в душе девочки. Она зарылась в сено и уловила в нём запахи дикой рябинки, таволги и василька.
— Васильки ещё пахнут, — удивилась она. — Зиму пролежали в сене. Мы с мамой ходили по васильки…
Припоминания себя маленькой смежали ей веки, и девочка крепко заснула.
Глава третья. Ау!
Ближе к полуночи ей приснился кот Веденей. Он попросил разрешения курить. Так и сказал: «Курить можно?»
Галя не очень удивилась, почему он свободно говорит по-русски. Только напомнила:
«Ты же не куришь».
Кот Веденей пожал плечами, закурил сигару, похвалил её:
«Гаванская».
И с укором выговорил:
«Где ваше достоинство?»
«Чего?..»
«Вас оскорбляют. На вас клевещут. Вам кричат несусветную ложь: «Капитан «Ориона»! Закусывать надо!» Вы же в рот не берёте спиртного!»
«Нет, конечно», — подтвердила Галя.
«Тогда почему снесли оскорбление?»
Девочка пробормотала виновато:
«Что надо было делать?»