– Да. Как они вводились, я не видел, но когда колдовской туман рассеялся, оказалось, что на равнинах стоят отряды из Джеллико и даже из Хидлена. А замок по-прежнему скрывает магическая завеса.
– Так это была магия?
– Да, магия хаоса. С помощью гармонии такого не устроить.
– Но они кричали, будто во всем виноват ты. Что это ты испортил погоду.
– Насчет погоды так оно и есть, – со вздохом сознается Креслин, глядя на потрепанного «Грифона». – И, наверное, во всех напастях, последовавших за этим, тоже есть моя вина, хоть я их и не устраивал.
– Устраивал, не устраивал... это как сказать, – ворчит Фрейгр, не сводя с Креслина по-прежнему суровых, налитых кровью глаз. – Ты другое скажи: что теперь мне с моими ребятами делать?
– Могу предложить тебе стать флагманом флота Отшельничьего.
– Хм... флагманом. А у меня есть выбор?
– Не уверен. Но ты можешь командовать «Звездой Рассвета», – Креслин указывает на почти лишенное парусов судно.
– Да, вы неплохо над ним поработали. Осталось поставить паруса – так мы их привезли. И запасной парусины прихватили, а провизии погрузили столько, – капитан обводит рукой стоящие на палубе бочки, – сколько могли взять на борт. Я подумаю над твоим предложением, хотя, может быть, лучше сделать капитаном «Звезды» Госсела.
– Смотри сам. Госсел мог бы сменить тебя на «Грифоне».
– Не знаю, – ворчит Фрейгр, глядя в сторону высящейся на холме башни. – Зато я с самого начала чуял, что везти сюда разом трех долбаных чародеев – это не к добру. Хотя и не подозревал, до какой степени.
Неожиданно Креслин видит высовывающуюся на палубу женщину.
– Это Синдерова сестра, – поясняет Фрейгр, проследив за его взглядом. – Когда дела пошли хуже некуда, я разрешил парням взять на борт своих жен, подруг, сестер... кого захотят. Не бросать же их там? К тому же мне подумалось, что ты возражать не станешь.
– Не стану. Народу у нас хватает, но это, пожалуй, лучшее из всего, что ты сюда доставил, – Креслин смотрит на северный небосклон, где между редеющими облаками ширятся голубые просветы, и добавляет: – Это и погода.
– А я так дождику рад.
– Боюсь, за последнее время дождей у нас выпало сверх всякой меры. Но я надеюсь, что этот вопрос наконец улажен.
CXXI
Женщина с серебряными волосами переводит взгляд с певца на командира стражей, отвернувшись от худощавой Кринэллин, наставницы бойцов.
– Мне это не нравится, милостивая госпожа, – говорит Эмрис. – Тиран не восстанавливала Нонотрер... до того. А теперь угроза для нее еще меньше, чем раньше.
– Следует ли из этого, что мы должны напасть первыми? – спрашивает Ллиз, отпивая из черного кубка. – Но после потери двух отрядов в Сутии и еще одного, почти полностью уничтоженного аналерианскими разбойниками, мы почти обескровлены.
– Я не предлагала напасть. Но происходящее меня беспокоит.
– Меня тоже. Например, эта история со следами. Где-то на верхней дороге скрываются невидимые воины, и их не меньше взвода.
– Белые дьяволы, – вступает в разговор Кринэллин. – Это тревожит нас всех.
– Дело рук чародеев, – заявляет Эмрис. – Отряд наверняка заслан ими, но опасаться нечего. Они не смогут прятаться всю зиму, особенно если ляжет глубокий снег. Тут мы их и переловим.
– У нас не так много возможностей ловить кого бы то ни было, – замечает Ллиз. – Особенно учитывая наши обязательства перед Сарроннином. И потери, понесенные в Сутии. Я не собираюсь возобновлять...
– Ты доверяешь тирану?
– Доверять женщине, бросившей родную сестру на растерзание Белым дьяволам, не слишком мудро. Если бы не наша нужда в деньгах...
– Нужда в деньгах не помешала тебе послать припасы консорту, – напоминает Эмрис.
Глаза Ллиз вспыхивают, но голос остается невозмутимым.
– Не помешала, потому что это были излишки, которые мы не могли ни продать, ни использовать сами, – она умолкает и через некоторое время говорит: – На сегодня все. Продолжим разговор утром.
Эмрис переводит взгляд на певца.
– Песню о мужчине... о мужчине... – требуют стражи, сидящие за средними столами.
Обернувшись на миг к главному столу, менестрель кладет гитару на табурет, достает из своего дорожного мешка длинный веер, в сложенном виде походящий на меч, и, поклонившись, начинает:
Распевая песню, менестрель, облаченный в обтягивающие желтовато-коричневые штаны и зеленую шелковую рубаху, пританцовывая, подходит к главному столу и, взмахнув веером, как клинком, раскрывает его.
Стражи хлопают в ладоши, и менестрель раскланивается, прежде чем отложить свой веер и взять гитару. Среди хлопков слышится одинокий свист. Певец садится на табурет, подкручивая колки, перебирает струны и наконец тихонько прокашливается.