Ave commune!

– Но Партия и есть народ, а посему она назначит тебе наказание по все строгости и мере проступка, о чём тебе будет сообщено позже, а теперь проваливай. И так без тебя работы много.

– Да, товарищ Форос.

Давиан как можно быстрее вышмыгнул за дверь, стараясь покинуть место, именуемое Великим Домом Партии, где и сосредоточен главой узел управления в Улье №17.

Идя по его узким коридорам, где средь дверей бесчисленных кабинетов можно встретить редкого человека или андройда. Всё серо и уныло, накрылось вуалью мрачности и безжизненности, а тусклые лампы лишь усиливают давление на сознание. Парень бредёт по бетонному полу словно пришибленный, дорога перед его глазами вытянулась, стала долгой и гнетущей, и он ускоряет шаг, чтобы как можно быстрее достигнуть выхода.

«Что же случилось с людьми в этой стране?» – ошарашенно спрашивает себя Давиан. – «Почему я раньше этого не видел… почему Пауль увидел это раньше? Почему?» – юноша и сам не знал, кому обращён был вопрос, к себе или к Тому, Кому он взмолился. В эти трудные времена, когда он выпал за борт Рейха и позволил окунуться в море чужеродных идей, его разум столкнулся со страшнейшим потрясением, крахом всех идеалов и теперь он ищет за что зацепиться, где найти спасение от алчущих зверей мира сего, к чему обратится, чтобы обрести мир на душе. Он понимает, что сейчас он похож на человека, который одной рукой пытается вытащить себя за волосы из болота, а другой лихорадочно мотает, чтобы найти могучую ладонь помощи, которая бы его вытянула из топкой трясины. И между тем, под треск сгорания прежних идеалов коммунистического общества, Давиан ощущает, что вся его душа медленно охватывается огнём тревог, жарким пламенем растерянности и незнания, что делать дальше. Он боится, как бы его душа не стала такая же чёрная, как у Фороса или в стремлении найти опору вновь не заполыхала огнём правд» Директории Коммун.

«Их души – в огне уже здесь, на земле, в огне ада, дорогу к которому они выложили античеловеческой идеологией ненависти» – подумал о партийцах Давиан, тут же спросив себя – «А я чем лучше?».

Парень нашёл выход из здания и как только он его покинул, тут же обдал холод. Ледяное поветрие северных ветров сковывает город морозным дыханием, и все партийцы оделись получше, накидывая меховые плащи и утеплённые штаны. Давиану же, в наказание нельзя этого носить, дабы он исполнил епитимью народного негодования.

– И что же делать? – звучит томный шёпот, подхваченный ветром и никем не слышимый из-за лихих и завывающих порывов.

Впереди всё тот же пейзаж серости и уныния, который Давиан не желает видеть, а поэтому натягивает капюшоне ещё сильнее, скрыв под покровом ткани образы, терзающие его сердце.

«Куда податься?» – спросил себя парень и побрёл по улице.

Рука снова стала подёргиваться от нервного тика, её мышцы чуть-чуть сжались он невралгических зажимов, но парень не обратил на это внимания. Настолько это стало для него обыденным, что он просто засунул её в карман и продолжил прогулку по улице, убирая взгляд с происходящего.

Где-то справа снова идёт делёжка чьего-то имущества. Три человека в серых одеждах изымают какие-то вещи у четвёртого, чтобы вовлечь их в процесс равного распределения ресурсов в Директории. Давиан же знает, что это просто воровство, обычное и неприкрытое.

Он не может смотреть на узаконенное воровство, поэтому переводит взгляд вперёд, но и там его ожидали прикрасы «прогрессивного» общества. Тридцать или пятьдесят партийцев слушают проповедь какого-то иерарха о том, как нужно бить тех, кто посмел вступить в «грех классовости», голося на всю улицу и разнося пламенные речи, от которых стынет кровь:

– Вы слышали, что нам повелевает Свод Правил Боевого Коммуниста? Проводите террор народный, бейте и избивайте любого буржуина, крестьянина или того, кто предался опиуму религиозному. Запирайте их в концлагерях и там обучайте коммунизму методами разными – от побиения до пыток и насилия над телами и душами.

Давиан протиснулся сквозь ряды столпившегося народа, чувствуя, как каждое слово «народного проповедника» режет ему ухо.

«Как можно быть настолько жестокими?»

После заданного вопроса Давиан напрямую увидел, как воплощаются заветы народа – около сотни человек, по-видимому, собралась вся улица, решать, что делать с одним-единственным, закованным в наручники человеком, подле которого стоят Народные Гвардейцы. Парень приглянулся и увидел, что это молодая девушка, лет двадцати двух, с пышным и чёрным волосом. Он подошёл ближе и узрел, как в прекрасных сапфировых глазах утихает рвение к жизни и власть над душой берёт отчаяние, смирение перед грядущим наказанием, а невообразимо прекрасное лицо отмечено печатью печали.

– Что здесь творится? – устало спросил Давиан.

– Девушка обвиняется в нескольких преступлениях, – ответил холодно народный гвардеец в чёрной кожаной куртке. – Она нарисовала на листе А4 корону путём применения карандаша, иначе говоря изобразила символ гнилого царизма, впадая в грех богемщины.

– И это всё?