Начал я со стола. В первом ящике обнаружилась стопка счетов, приглашение на дискуссию об атомной энергии, организованную Оксфордским студенческим союзом, и пакетик фишермановских леденцов от кашля. Во втором я нашел две телеграммы, обе датированные одним днем: десятого августа. В первой, отправленной из Отджосунду, Намибия, говорилось: «Папа скончаться вчера утро тчк Теперь ему мир и покой тчк Люблю тебя сын тчк Мама». Вторая, отправленная из Марзука, Ливия, гласила: «Все решено тчк Будем на связи тчк Лукас».
В других ящиках я обнаружил лишь технические документы и заметки. Попытался выборочно просмотреть их, но на первый взгляд ничего интересного не нашел. Впрочем, и понял в них немного. Достал и сфотографировал все документы по очереди для наших спецов из Центральной информационной базы – пусть проверят, чем занимается Тзенонг и не интересует ли его что-нибудь лишнее.
Затем я стал снимать с полок книги, каждую из них брал за переплет и тряс. В книгах ничего не обнаружилось. Посмотрел под мебелью, тщательно прошелся по всему списку возможных тайников: под матрасом, под досками пола, под обоями и так далее – нигде ничего. Наконец перешел к самому очевидному месту – шкафчику для документов. В первом ящике нашлась карта мира с отмеченными на ней атомными электростанциями. Карта, скорее всего, требовалась Тзенонгу для занятий – однако любопытно было, кто и с какой стати заштриховал красным территории Британии, Франции, Испании, Канады и США. Кроме того, на карте обнаружилась россыпь стрелок, на вид напомнивших мне схему воздушных потоков января. В Атлантике эти стрелки были коричневыми, но, пройдя через заштрихованные красным территории, сами становились красными и некоторое время такими и оставались. Я сфотографировал карту и убрал ее на место. Больше ничего особенно интересного не обнаружилось.
Я отпер дверь и замер на пороге, прислушиваясь, нет ли снаружи шагов. Самый неприятный момент в нашем деле – терпеть его не могу. Наконец, глубоко вздохнув, выглянул наружу. Никого. Можно идти.
Я выбрался из здания, со двора, с парковки и наконец из Оксфорда. День вышел плодотворным, хоть и утомительным: двух часов сна ни телу моему, ни мозгу явно не хватило. Дождь лил стеной, «дворники» грустно шуршали по стеклу. Было всего три часа дня, но уже темнело. Я ехал домой, вполне довольный своими успехами.
Вдруг сзади отчаянно загудели. Сигнал становился все громче. Я открыл глаза.
– Черт!
Я вывернул руль влево – и тридцатипятитонный грузовик с грохотом пронесся по тем четырнадцати с половиной футам асфальта, которые тысячную долю секунды назад освободил я. Дрожа от потрясения, мысленно ругая себя за то, что умудрился заснуть за рулем, я затормозил, съехал на обочину, съежился на сиденье и прикорнул на часок.
Когда я подъезжал к дому, дождь уже прекратился. Было почти восемь вечера. Я обогнул угол, намереваясь заехать прямо в гараж, – и всего на какую-нибудь четверть дюйма разминулся с массивной темной тенью посреди двора. Тень эту я сразу узнал: «Гольф»
Дины. И за шторами в доме горит свет. Вот так так! День сразу показался как-то светлее. Я поставил «Ягуар» в гараж и открыл дверь.
В доме божественно пахло едой. Я вошел на кухню. Дина и головы не подняла.
– Ты ублюдок, Макс Флинн. Тебе это известно? Грязный ублюдок!
– Слышал уже, – устало ответил я.
– Что значит «слышал уже»?
– Думаешь, ты первый человек на земле, выяснивший обо мне эту тайну?.. Ты примерно семьдесят шестая.
Разрабатывая форму своих кастрюль и сковородок, фирма «Ле Крезе» не особенно задумывалась об аэродинамике – видимо, не предполагала, что ее посуда будет летать. Да и когда сковорода до краев полна кускусом, ее летные качества не улучшаются. Так что тяжелая сковородка, пущенная мне в голову, не убила меня на месте, а врезалась в стену в полуметре от моего правого уха.
Оба мы гневно уставились друг на друга. Добрая минута прошла, прежде чем Дина нарушила молчание.
– Ага! – сказала она. – Ну и видок у тебя!
– Чувствую я себя так же, как выгляжу.
– Выпьешь?
Я кивнул.
– Я уж думал, больше тебя не увижу.
– Тебе повезло, – ответила Дина. – Я зубную щетку забыла.
И кажется, на лице у нее, под безумной копной зелено-оранжевых волос, мелькнул проблеск улыбки.
Глава 16
Распрощавшись с Гарри Слэном, Дейк Шледер сел за стол и глубоко задумался. Все прошло успешно, но нельзя сказать, что он был рад. То, что он делал, Шледеру совсем не нравилось. Однако ему нравились богатство и власть; и, как умный человек, немецкий промышленник не мог не понимать, что процветание семейной бизнес-империи в течение трех поколений никак не может зиждиться на строгих моральных принципах.
Человек, что несколько месяцев назад явился к нему в гамбургский офис, моральные принципы и в грош не ставил. Этот человек, назвавшийся Вальтером Хауптмерцем, объявил секретарше, что пришел с неким деловым предложением, но говорить будет исключительно с самим герром Шледером. Нет, никто из его помощников или заместителей не подойдет. Из любопытства Шледер назначил ему встречу.