Аркашины враки

Перед ним все еще лицо женщины, но это не Ия, это Мария. Он говорит ей:

– Мария, знаешь, что я сделаю, когда ты меня бросишь?

– Думаешь, я тебя брошу?

– Да. Ведь со мной нельзя жить. Так вот, когда ты меня бросишь, я тебе отомщу. Я заведу себе другую. Я оторву такую девочку – закачаешься.

И сделаю так, чтобы ты узнала об этом.

– Да, я узнаю об этом. И тогда мне станет тебя жаль. Мне станет так тебя жаль, что однажды ночью я проснусь и заплачу. А ведь я не умею плакать.

– И ты вернешься ко мне.

– Это вряд ли.

– Почему?

– Я и возвращаться не умею.

Генрих улыбается, он ей не верит.

– А петь ты умеешь?

– Нет.

– Тогда спой мне.

Его голова лежит на коленях Марии, она обнимает Генриха, поет ему на ухо:

– Пришел мой тихий вечер.
Не знаю, что начать.
Пришел мой друг желанный,
Он стал меня ласкать.
Целует, обнимает,
Прощается со мной…

Ты спишь?

– Да. И сделай так, чтоб я никогда не просыпался…

Генрих открывает глаза. Он лежит на диване, укрытый пледом. Напротив за столом сидит Робик, хлюпая пьет чай и ест хачапури. Генрих с мукой вращает глазами, оглядывая комнату.

– Сколько от тебя шуму. Ия ушла?

– Ушла. – Робик жует. – Она прелесть.

– Да.

– А ты дурак.

– Да.

– Она не захотела, чтоб я ее провожал.

– Она живет в моем подъезде. У нас еще есть что выпить?

– Немного.

Наливает.

Генрих опускает ноги на пол, со стоном хватается за голову.

Робик спокойно наблюдает его мучения.

– Давай, давай, накачивайся. Это твоя последняя пьянка. Через две недели ты должен быть в форме.

– Что ты знаешь о форме? Ты думаешь, это когда можешь сделать стойку на левой руке?

– Угу… – Закусывает водку. – И еще не даешь себя поколотить.

– Ах ты жулик, простофиля. Слушай. Форма для клоуна… для масхара… – с отвращением пьет, – это когда он точно знает, что может сыграть Шута в «Короле Лире». Сыграть шута и сыграть в ящик. Одинаково и трудно, и легко. И для того, и для другого нужна форма. Нужно быть готовым. Так говорит Джанго Эдвардс.

– Это еще кто такой?

– Король дураков. Мой друг.

– Ну, и ты сможешь сейчас сыграть Шута?

– Нет. Короля Лира – смогу. А его Шута – нет. Не потяну.

– Вот видишь.

Робик встает, раздергивает шторы.

– Совсем утро. – Выходит на балкон. – Хорошо!..

Генрих плетется за Робиком на балкон, закуривает.

– Ты оставишь мне денег?

Робик смотрит, как под балконом пробегает стайка «жаворонков».

– Нет. Зачем тебе деньги?

– Ну, чтоб отдать Ие за телефон.

– Ие я сам отдам. Если я оставлю тебе денег, ты начнешь разъезжать на такси, пить, толстеть, и в конце концов тебе оторвут вторую ногу.

– Ты сволочь.

– Не уверен… И еще: должен повторить тебе, Генрих, то, о чем говорил всегда, с тех пор как подобрал тебя щенком. Ты – шут. Ты – Масхара. Твой брат Лео тоже Масхарашвили. А Масхара – только тебя называли!.. Кстати, а не происходит ли это древнее персидское слово от маски и маскарада?.. Или Маска и Маскарад – от Масхара… Отличная мысль… Сделаю тебе афишу – «МАСХАР и его МАСКАРАД»! Но только, ради бога, определись. Кто ты? Мим? Или музыкальный эксцентрик? Или ковёрный? Мне трудно вставлять тебя в программу, трудно тебя предлагать.

– Ты хочешь, чтоб я работал как бездарная, придуманная твоими тухлыми мозгами кукла.

– Я хочу, чтобы ты – работал! И кормил себя и меня. Что касается меня – я плачу тебе из милости. Да-да-да! Я знаю, знаю: ты и такие, как ты – артисты! – стали бы валять своего дурака, даже если бы вам не платили ни-че-го. Совсем ничего! Вы бы все равно бренчали на гитарах, драли горло, пачкали бумагу и холсты, стояли на головах! Потешали бы публику, доводили бы ее до слез, до икоты, до экстаза!.. Это ваш кайф. Вы на игле!.. Если я плачу тебе – то только из жалости. И возможно – из любви. Эх, Масхар, худо-бедно, но тебе все эти годы все же хватало на такси. И на твою… Марию. А до нее – на Манану! Вспомни-ка!.. То ли еще было…

Робик и Генрих устали говорить, они молча стоят на балконе, курят. Совсем рассвело. Легкий туман. В доме напротив распахивается балконная дверь, выходит заспанная молодая женщина в ночной рубашке. За ее спиной раздается голос Валико:

– Эка, Эка, где наше знамя?

– Не знаю, дорогой, где-то было.

– Что значит – где-то было?! – выходит на балкон.

– Что ты шумишь, Валико. Сейчас найду.

Эка уходит с балкона. Валико оглядывает улицу, зевает, потягивается. Слышен голос Эки из комнаты:

– Ну, вот же оно. Я ж говорю, где-то было. – Выходит на балкон со свернутым знаменем, отдает мужу, сладко потягивается. – Ты надолго сегодня?

– Надолго. Сегодня нас будут разгонять. – Валико разворачивает знамя с Георгием.

– Разгонять!.. ваи ме!..

– Если за мной придут из милиции или из КГБ, скажешь, что я уехал.

– Куда?..

– В Павлодар! Куда, куда… Поцелуй детей.

Через некоторое время по улице под развернутым знаменем идет Валико. Робик задумчиво смотрит, как он скрывается в тумане.

– Мне тоже пора, Генрих. Знаешь, я сегодня прожил прекрасную ночь. Наверное, таких ночей уже не будет. Мне было хорошо. С тобой, с этой девочкой. И водка отличная. В сущности, ты – моя семья.