Аркадия

Ты в благости святой
Совлекшись риз телесных,[125]
Душа, вошла в превыспренние сени,
Где со своей звездой
Среди отрад небесных
От дольних отрешилась помышлений;[126]
И, солнца совершенней,
Меж духов ты сияешь
Святым своим убором,
И вечных звезд простором
Средь миртов и источников блуждаешь
Ты с горними стадами
И с теплотой любви следишь за нами;

Иные долы, горы,
И рощи, и леса
Ты зришь на небе, и цветы красивей;
Иных сильванов взоры[127]
Пленяет нимф краса —
Бегут им вслед, но там любовь счастливей.
Там, в ароматов диве,
Под сению приятной,
Где Дафнис с Мелибео,[128]
Поет наш Андроджео,
Лелеемый отрадой благодатной,
И покоряет разом
Стихии глас, что не постигнет разум.

Как плющ на вязе старом
И в стаде бык, всех краше,
Как на полях счастливых ржи волненье,[129]
Так славы чистым даром
Ты полнишь хоры наши.
О злая Смерть, нет от тебя спасенья!
Найду ль земную сень я,
Где ты была б не властна?
Узрим ли в мире снова
Мы пастуха такого,
Что пел бы среди нас так сладкогласно,
Что рощи одевались
Листвой, и воды тенью укрывались?

Все нимфы возрыдали[130]
Днесь о твоей кончине
И вместе с ними буки, гроты, кручи;
И прослезились дали,
Поникли травы ныне,
Не светит солнце, спрятавшись за тучи,
И звери в лес дремучий
Ушли с лугов цветущих,
Не видно стад в нагорье —
Не щиплют травку в горе,
Так всё томится от скорбей гнетущих,
И эха глас щемящий:[131]
«О Андроджео, Андроджео!» — в чаще.

Со свежими венками
Здесь, у твоей могилы,
Селян и волопасов не убудет;
Из года в год меж нами,
Как голубь легкокрылый,
Из уст в уста переноситься будет
То имя — не забудет
Его наш род искусный,
Покуда тернам — гады,
А рыбы водам рады.
И ты не только в этой песне грустной
Жить будешь, но в бессчетных
Пастушьих песнях и в стихах почетных.[132]

Коль в вас, дубы, любови дух гнездится,
Завесою тенистой
Сомкнитесь над могилой этой чистой.

ПРОЗА 6

Пока Эргасто пел свою жалобную песнь, Фронимо, из всех пастухов изобретательнейший[133], переписал ее на зеленую кору бука и один из венков повесил на дерево, раскинувшее свои ветви над беломраморной гробницей. После чего, когда обеденный час почти уже истек, мы подошли к прозрачному ручью, бегущему у подножья высокой сосны; и здесь, соблюдая должный порядок, принялись пить молоко[134], вкушать мясо жертвенных тельцов, нежнейшие каштаны и те плоды, что в изобилии взращивает в это время года земля; причем не обошлось без самых благородных вин, благоуханных благодаря своему почтенному возрасту, подмешавших к нашему общему трауру долю веселья. Но после того, как различными изысканными кушаньями насытили мы свой голод, кто принялся петь, кто сказки рассказывать, кто играть, а многие, одоленные дремой, забылись на лужайке.