Аркадия

Все единогласно решили последовать совету Опико и в один момент изъявили согласие по его желанию. Пройдя немногим более двух тысяч шагов, вышли мы к реке, именуемой Эриманфом[113], которая у подножья горы из пролома в живом камне с великим устрашающим грохотом и кипенью белой пены выкатывалась на равнину и, протекая по ней, своим ропотом оглашала ближние рощи. Шум, долетавший издалека, вселил в приближавшихся пастухов неодолимый трепет и, конечно, тому была причина, ибо, по общему мнению окрестных жителей, здесь обитали нимфы этой страны, отчего у всякого, кто подходил к этому месту, в душе рождался испуг, как только его слуха достигали неведомые звуки. Так и мы, замерев при этом шуме, не могли ни говорить, ни петь себе в удовольствие и стали медленно подниматься на гладкую гору, на которой росло, быть может, тысяча кипарисов и сосен, таких высоких и развесистых, что тень от каждого дерева заменила бы целую рощу. Затем, когда мы достигли вершины горы, солнце поднялось немного выше, и мы смущенно присели на зеленую траву. Но овцы и козы, которые охотнее паслись, чем отдыхали, разбрелись[114] по заповедным местам на крутой лесистой горе и объедали ломкий кустарник, пробивавшийся из-под земли; та приподнималась, чтобы достать ветку ивы, та обгрызала нежные верхушки дубовой поросли, а большинство пошло на водопой к чистому источнику, радостно смотрясь в него, как в зеркало; и если наблюдать за этим издалека, можно легко поверить, будто животные нависали над обрывом. Пока мы безмолвствовали и внимательно созерцали это зрелище, позабыв о пении и обо всем прочем, вдруг нам показалось, что где-то вдалеке звучат волынка и кимвалы вперемежку с громкими возгласами пастухов. Отчего мы поднялись со своих мест и быстро направились на ту часть горы, откуда доносились звуки, и настолько углубились в лес, что пришли наконец к цели. Там мы увидели десять волопасов, пляшущих вокруг могилы почтенного пастуха Андроджео, как это обычно делают похотливые сатиры, которые скачут по рощам в полночный час, поджидая, что вот из ближней речки выйдут их возлюбленные нимфы; и тогда мы вместе с ними стали справлять печальный обряд.

Тот из волопасов, кто был достойнее, стал посередине танцующих у высокой гробницы и возложил на алтарь душистые травы. Затем, по древнему ритуалу[115], он пролил свежее молоко из двух сосудов, из двух священную кровь и еще из двух благородное пенящееся вино, рассыпал в изобилии благоухающие цветы различных оттенков; и тогда благочестивым и сладостным ладом заиграли волынки и кимвалы, и он протяжно запел хвалу усопшему пастуху: