Ариадна

Я стояла на песке и смотрела, как огромный корабль бросает якорь. Потом, в свой черед, от могучего деревянного корпуса отделилась небольшая лодка и кто-то, работая веслами, направился ко мне. Лодка приблизилась, но широкоплечей фигуры Тесея на борту я не различала. Даже если бы его крепкие мускулы обмякли со временем, все равно он не стал бы таким худым, как все приближавшаяся ко мне фигурка. Я прикрыла глаза ладонью, чтобы разглядеть ее получше. И кажется, увидела рябь золотистых кудрей – совсем таких, как падавшие мне на плечи. Сердце забилось быстрей. Дыхание перехватило, непрошеные слезы встали в глазах, и я прижала ладонь ко рту.

И вот она уже была передо мной. Выпрыгнула из лодки, не обращая внимания на разбивавшийся о ноги ее прибой, – все такая же гибкая и проворная, как в те давно ушедшие дни в Кноссе.

– Ариадна! – крикнула она. В тот же миг я выдохнула ее имя и опомниться не успела, как уже обнимала опять младшую сестру.

– Федра! – говорила я, задыхаясь. – Как же… где же… что же?..

Она рассмеялась, отступила назад и изменилась в лице, заметив спящего Тавропола, примотанного ко мне длинной простыней. Сказала:

– Поверить не могу…

А я кивнула.

В глазах Федры блестели слезы, да и в моих, когда она, осторожно протянув руку, погладила пальчики младенца. Он шевельнулся, поморщился и затих опять.

– Думала, что больше тебя не увижу, – сказала она тихо.

Мы воссоединились, и в голосе ее звучала радость, но звучало и другое, пока неясное. Для чего же она явилась сюда так нескоро?

Сестра посмотрела на меня в упор и потрясла – такая узнаваемая. Лицо Федры не изменилось с той поры, как мы виделись в последний раз на Крите и замышляли под луной разрушить собственную семью. Знакомая непокорность полыхала в ней по-прежнему. Федра всегда взирала на мироздание, как бы говоря, что оно может, конечно, постараться, но в ее хрупком теле обнаружит гораздо более могучего соперника, чем можно ожидать. Интересно, какой она увидела меня?

Я отвела глаза, хотя вопросов было море. Законы гостеприимства предписывали сначала оказать явившимся радушный прием.

– Давай же, зови свою команду на берег, – поторопила я, – у нас есть свежая рыба, и вина на всех хватит, разумеется.

Я смущенно рассмеялась, вдруг с ужасом осознав, что не знаю, как принимать ее, как разговаривать с женщиной, выросшей вдруг из девочки, которую я любила так беззаботно и покинула так внезапно. К счастью, мои менады были лучше подготовлены и не ударили в грязь лицом, с искренними улыбками проводив прибывших к нам в дом.

Федра с такой легкостью командовала сопровождавшими ее мужчинами. Когда она приказала им следовать за моими гостеприимными менадами, я увидела на мгновение властно выставленный вперед подбородок Миноса, заметила то самое немедленное повиновение, к которому побуждали его отрывистые слова.

Малыш Тавропол зашевелился, брыкнулся пухлой пяточкой, и та застряла в спеленавшем его покрывале. Щеки его побагровели от ярости, пятнами пошли до самых висков, он выгнул спину, открыл рот и завопил. Отстав от процессии, следовавшей ко дворцу, я беспомощно укачивала сына, бормоча напрасные слова утешения, злившие его еще больше.

Федра, склонив ко мне голову, предложила покинуть людный зал, где усердно угощались, сидя за длинным столом, мужчины, и я с удовольствием вышла в тенистую прохладу внутреннего двора, подальше от звона посуды и неблагозвучного рокота мужских голосов, столь отличного от стройного женского щебета, звучавшего здесь обычно.

Из вопросов, боровшихся за первенство в моей голове, выделилось несколько – несмотря на рев Тавропола, становившийся все громче.

– Паруса на твоем корабле, одежды твоих людей, Федра… – начала я, беспрестанно расхаживая туда-сюда, ведь прекрасно знала, что стоит только подумать, не присесть ли на минутку на ложе с мягкими подушками, как разъяренный младенец заорет совсем уж оглушительно.

Она резко взмахнула рукой, с легкостью пресекая поток моих растерянных слов.

– Афинские, да. Я теперь царствую в Афинах, это правда. Ты многого не знаешь, я вижу, надо тебе рассказать.

Она покосилась на младенца, вопившего у моей груди. И внутри у меня затеплился огонек смущения. Почему же я ничего не знала? Почему ничего не хотела знать, кроме повседневных забот о детях: как быстро мужает Энопион – колеблется неловко между мальчиком и юношей; как серьезна нравом Латромида, вторая по старшинству, – лишний раз и улыбнуться не заставишь; как у третьего, Стафила, вечно костлявые лодыжки торчат из-под хитона – не успеваешь новые ткать; и как бы их любопытного младшего братца Фоанта держать подальше от обрывистых утесов да отучить трогать скорпионов, упорно пытаясь загнать их в нору; и наконец, как Тавропола убедить поспать хотя бы час беспрерывно. Мир мой, видевшийся с утра еще, когда я стояла на берегу, наблюдая, как искрится прибой, и изумляясь собственной счастливой судьбе, изобильным и полноценным, показался вдруг таким маленьким.

– Пройдемся, – сказала я поспешно. – И малыш заснет – любит, когда с ним ходят.

Лицо Федры смягчилось.

– Знакомо, – пробормотала она.