Ариадна

Как-то раз я сидела, упершись локтями в широкий выступ подоконника, и наблюдала восход солнца, чувствуя кожей далекое тепло золотистого диска. Я так давно не спала, и тело мое истомилось, зато разум был лихорадочно возбужден и взбаламучен, так что заснуть все равно не удалось бы. А младенец за моей спиной тихо и ровно дышал во сне. Довольный, что я выпустила его наконец, после того как качала всю ночь, а он извивался, плакал и не мог угомониться. Любил меня не больше, чем я его. Стоило на руки взять, прижать к себе – делался неподатливым, лягался и выгибал спину. Нам обоим было бы лучше, подумалось мне на удивление спокойно, если бы я вышла из спящего дворца в огненный рассвет и больше не возвращалась.

Я ломала голову: откуда такая холодность? Один только младенец рос у меня на глазах – рожденное матерью чудовище. Лишь Ариадна осмеливалась снова и снова приходить в покои Пасифаи и, проглатывая отвращение, обращалась с ним как с самым обычным ребенком. Ариадна, моя нежная сестра, живая, а не мертвая, как выяснилось, но по-прежнему далекая. Окажись она здесь, посмотри на меня – мигом поняла бы мои чувства и ужаснулась. И хорошо, что Ариадны рядом нет, решила я, лучше ей не знать, как бессердечна младшая сестра.

Но ведь Минотавр – ошибка природы. Нехотя взглянула я на сына, пробуя ощутить в глубине души связь, которая должна бы существовать между матерью и ребенком. Ведь я сама его родила. Почему же смотрю на него как на чужого? Он не плод какого-то чудовищного поступка. Мой сын не омерзительный получеловек, а человек настоящий. Почему же так трудно его полюбить? Я не знала.

И первые месяцы жизни сына будто плавала в море усталости. Неуклюжая, страшно одинокая, запутавшаяся. Несколько лет назад, полагая, что сестра моя мертва, я, набравшись решимости, взошла на корабль, который доставил меня сюда, отданная братом в обмен на перемирие – как груда золотых слитков или стадо ценного скота. Зная, что доверчивы только глупцы, взлелеяла свою независимость. В обществе преуспела, умея и сострить, и поддержать веселую беседу, но близкой дружбы ни с кем не заводила. И прежде не упускала случая побыть наедине с собой – удалившись от двора или проводив гостей – и собраться с мыслями. Но тогда эти мысли меня еще не пугали. Теперь же страшила любая свободная минута. Когда удавалось сбежать от тоскливых забот о ребенке и немного передохнуть, я бродила, бывало, по городским стенам, гадая, хватит ли сил сброситься с высоты на каменистый склон.

С этой-то мыслью я и свесилась однажды вниз, и тут почувствовала, как руки Тесея обхватили меня за плечи. Вздрогнула, резко обернулась, сразу узнав его прикосновение. Какое-то время Тесея не было в Афинах – не знаю, долго ли, ведь недели сменяли одна другую в бесцветном тумане, – и в груди моей встрепенулось что-то при виде такого знакомого лица. Он побронзовел на солнце, сиял, полный жизни, румяный, как всякий морской путешественник, и выглядел очень довольным.

Я бросилась ему на шею. А поскольку обычно вела себя сдержанней, он явно удивился. Прикрыв глаза, я вдыхала исходивший от него запах моря. В этот миг Тесей заключал в себе все, чего мне хотелось, – свободу, радость, избавление. Он пробовал отстраниться, но я прижималась к нему еще теснее.

Он засмеялся, довольный таким проявлением чувств, будто бы обращенных к нему. А я глубже вдыхала запах моря и скрывавшихся за ним возможностей.

– Как сын?

Тесей, веселый и довольный, хотел узнать, что нового у нас.

А я в кои веки хотела послушать о его путешествиях и теперь, ослабив объятия, разочарованно отступила. С прежней усталостью проворчала:

– Растет.

– Ему уже год почти, – сказал Тесей исполненным гордости тоном, ведь сын его так быстро рос и был здоров.

– Глядишь, испугается и расплачется, увидев тебя, – предупредила я.

Он, и меня увидев, часто плакал, хоть обращалась я с ним, как положено хорошей матери. В младенческое ушко о муках своих не шептала. А все же уныние мое, как видно, заражало и его.

– Привыкнет ко мне со временем, – заявил Тесей. – Но где же он? Покажи-ка.

Я привела Тесея к сыну, и Демофонт в самом деле, радостно пискнув, одарил отца такой редкой улыбкой. Я смотрела на них, и будто чья-то ледяная рука стискивала внутренности. Малыш улыбался совсем как отец – маленький Тесей смотрел на Тесея большого.