Ариадна

Златовласая фигура поднялась, и ясно стало, что это мальчик, вернее, юноша. Худощавый, он, однако, уверенно стоял в кругу павших ниц, держался непринужденно.

Он открыл рот и что-то произнес, но легкое дыхание Эола порывом ветра унесло его слова. В руке юноша держал тонкий деревянный жезл, обвитый толстой лозой с пробивавшимся на кончике листом, а когда он беспечно тряхнул головой, в золотых кудрях колыхнулась еще одна виноградная гроздь.

Слова подействовали мгновенно. Преклонившие колени, опустившие глаза моряки вдруг скорчились, все как один. Они извивались, молотили кулаками по палубе, издавая страшные стоны. Мой позвоночник сковало ледяной хваткой ужаса, но оторвать глаз я не могла и наблюдала, как на спинах людей вспухают большие округлые горбы. Одежды их трещали по швам, обнажая гладкую серую кожу, тела разрастались, вытягивались, принимая форму, поначалу неузнаваемую. Только что существа эти были людьми, а теперь катались по кораблю, хлестали могучими хвостами по палубе, еще недавно сотрясавшейся от отчаянных ударов человеческих кулаков. Жутковатый визг, свист, писк доносился до меня – будто исковерканная песнь, пугающая и тоскливая, о безысходности и смятении. Я наблюдала дальше и наконец узнала этих существ – недоумение мое разрешилось. Златокудрого смеющегося юношу вместо двенадцати мужчин окружали теперь двенадцать дельфинов, дугой выгибавших непривычные, а потому неповоротливые тела в воздухе, таком неожиданно чуждом. Нет, не двенадцать, а одиннадцать. Последний остался человеком, он ползал на коленях и потрясенно взирал на товарищей, прижав ладони к лицу и разинув рот.

Наконец один дельфин кое-как перебросился через борт, нырнул в синюю глубину. От облегчения преобразился и змеистыми скачками стал удаляться прочь от страшного, удушающего корабля. Другие тут же последовали его примеру – кидаясь, как безумные, большими серыми телами на борта, они в конце концов вырывались на свободу. Вот и последний наощупь выбрался в море, и они запрыгали по волнам вокруг корабля, рассекая воду дугами тел.

Бог – а это, без сомнения, был бог, поистине могущественный, и виноград с вином убедительно подсказывали, какой именно, – откинул голову назад, теперь уж веселясь громогласно. Единственный человек, оставшийся на палубе, так и стоял на коленях и недоверчиво мотал головой, все еще держась за нее, будто бы силясь вытянуть оттуда воспоминания об увиденном только что. Бог шагнул к нему, мужчина отшатнулся, но златовласый бессмертный весело хлопнул его по плечам. Очевидно, он благоволил этому моряку, избавленному от участи товарищей. Бог указывал на берег и что-то быстро говорил, но слов я не разобрала. Хотя смысл их и так был ясен. Он хотел высадиться на Наксосе. Наверняка и пышно разросшийся виноград, и фонтан с вином предваряли его появление.

Я спряталась за скалу – сердце колотилось, мысли неслись лихорадочно. Думала, этот уединенный остров станет мне одинокой могилой, и вдруг сюда прибыл непредсказуемый и невообразимо могущественный олимпийский бог. Вздумается ему – уничтожит меня вмиг. Или того хуже. Мне, беспомощной, защититься нечем. Я наблюдала только что, как он превратил людей в бессловесных морских тварей. А теперь, зажмурившись, снова увидела эту сцену – она проигралась на изнанке век. Я слышала, как лопается плоть, как трещат кости, претерпевая столь жуткое превращение. От перепуга по щекам покатились слезы.

Что он сделает со мной? Вопрос этот стучал в висках. Попробовать спрятаться? Где? Как? Можно, конечно, убежать в дебри здешних лесов, но что богу деревья? Ни в каком укрытии не спрячешься от божественного взора.

Дом, разумеется, принадлежал ему. И что он сделает, узнав, как в этом доме хозяйничали, я и думать не хотела. В его золотую постель, должно быть, и уложил меня Тесей, на ней мы и вступили в преступную связь. Вспомнив, как Афина, проведавшая, что в храме у нее Посейдон взял силой Медузу, разгневалась на эту девушку, я содрогнулась. Я, которая и вовсе легла с Тесеем добровольно. Он теперь где-то там, за широким синим морем, нежится, безнаказанный, на царском ложе, и все восхищаются его храбростью и выдающимися подвигами, а мне, как и тысяче женщин уже, предстоит расплачиваться за содеянное нами вместе.

Мне бы просто истаять от ужаса, но вдруг внутри шевельнулось знакомое уже возмущение – тлеющий гнев, казалось, выгоревший после того, как я уничтожала виноградную лозу, ожил вновь, вспыхнул в груди. Если Дионис явился меня покарать, тут уж ничего не поделаешь. Можно скулить перед смертью или встретить свою участь смело, как и многие другие женщины. Я вообразила Медузу, и глубокое, прерывистое дыхание успокоилось, стало уверенней, ровнее. Гнев Медузы воплотился в холодные тела змей, извивавшихся на ее голове, шипя, брызгая ядом и вселяя страх в сердца так называемых героев, прятавшихся от взгляда ее, всех обращавшего в камень. И я так могу. Мой гнев будет мне щитом, и пусть Дионис может испепелить меня одной лишь вспышкой золотого взора, я не буду прятаться в страхе.