Ариадна

Может, это и Тесей. И как я его встречу – с той же яростью, что овладела мной вчера? Стану бить его кулаками в грудь, орать и брызгать ядом? Или брошусь к его ногам и буду молить о любви? Я теперь уже и сама не знала.

А если не Тесей, то кто? Проезжие моряки? Пираты? Или критское судно? Однако алое знамя над ним не реет, да и горделивого лабриса не видно – отсюда по крайней мере.

Спотыкаясь, кинулась я назад, к себе во двор, а там остановилась и ахнула.

Всю виноградную лозу я вчера уничтожила. Разбросала гроздья и корни выдрала своими руками. Ничего не осталось, кроме сломанных ветвей и размазанных, раздавленных плодов, – я сама утром видела, когда мимо шла.

А теперь, спустя совсем короткое время, на этом самом месте новая лоза, больше прежней, горделиво сплетала ветви, протягивая к солнцу пышные блестящие листья. И с каждой ветви свисали маятниками, слегка покачиваясь от собственной тяжести, пухлые лиловые гроздья.

Прижав ладонь ко рту, я бормотала опять и опять “не может быть, это неправда”, но виноград выглядел таким убедительным, таким настоящим. Наверное, меня с ума свели, или тут морок какой-то, или я уже умерла и это бытие тусклого призрака, обреченного вечно скитаться по острову. Только к чему бродячей тени в загробном мире виноград? Эта нелепая мысль меня позабавила, и я рассмеялась бы, не будь происходящее столь необъяснимо, а предположение о собственном помешательстве столь ужасно. Никак не получалось прояснить мысли, и тут вдруг я поняла, вздрогнув, что звук, мешающий мне думать, это журчание воды. Резко обернулась, едва устояв на ногах. Статуя, маленькая каменная статуя смеющегося бога – Диониса, судя по всему, – стояла теперь в бурлящем источнике, а из чаши, высоко поднятой улыбающимся божеством, лилась ручьем кристально чистая вода.

По спине забегали иголочки. Происходящему не было объяснения. Чудо – и все тут, вот только чудеса не пугают так, ведь правда? А может, именно так и пугают, может, прямого столкновения с истинным, непостижимым, невероятным волшебством, которое видишь своими глазами, достаточно, чтобы сорвать завесу здравомыслия с чьего угодно разума, и останется лишь неприкрытый, зияющий хаос безумия.

Будто завороженная, смотрела я на фонтан, а потом мгновенно очнулась, осознав, что медлить нельзя, ведь эта драгоценная вода, откуда бы она ни взялась, может исчезнуть так же внезапно, как появилась. Я бросилась в дом за пустым бочонком, который совсем еще недавно в беспросветном отчаянии поставила на стол. И глядя, как он наполняется чудесным, животворным нектаром, вкусней, чем на Олимпе у богов, рассмеялась от радости, не омраченной ничем. Вот оно, благословение, за что-то и откуда-то.

Или от кого-то. Может, в моей жизни все-таки есть смысл. Если кто-то – бог, нимфа или другая сущность – сотворил, сжалившись, этот источник, может, ко мне будут благосклонны и дальше. Может, мои злодеяния не всех бессмертных отвратили, и один из них смилостивился надо мной.

Я, конечно, всегда знала, что боги существуют. Приносила им жертвы, молилась, совершала обряды во славу их величия. Но никогда не думала, что один из них удостоит меня свидетельством своего присутствия. Общаться с богами дано лишь величайшим из смертных. Герой, подобный Тесею, мог удостоиться чести идти на подвиги, ведомый рукой горделивого олимпийца, одного из великих богов, которые правили всеми нами и, удовольствия ради, находили себе любимцев среди смертных – из числа избранных, победителей. Еще я знала, разумеется, что привлекший внимание богов неверным поступком, как мой надменный отец, будет наказан – а не он, так его близкие. Но никак не ожидала сама, гуляя в лесу, столкнуться с нимфой даже или дриадой, а уж тем более богом постарше. Я думала, что самое близкое к богам существо, повстречавшееся мне во плоти, пусть и безумное, уродливое, страшное, это мой брат – человекобык.

Но это… Чудо льющейся воды, скромная прелесть виноградных гроздьев, поблескивающих на солнце… Это добрый дар, божественное благодеяние, и хотя я не знала, откуда оно взялось, вознести благодарность должна была немедля. Прежде чем отведаю прохладной, освежающей воды и сладкого, вкуснейшего винограда.

Я опять побежала в кухню – за сладким Тесеевым вином. В кувшине лишь несколько капель оставалось, но больше у меня не было. Вспомнилось, сколь изысканные возлияния я видела на Крите – вино расплескивалось щедро, дабы умилостивить бессмертных, кровь лилась из белоснежных бычьих глоток, капал с жарившегося на вертелах мяса искрящийся жир, выпуская в воздух струйки дыма ради услаждения золотых богов. Здесь такого, конечно, не будет, но я надеялась, что неизвестное божество, осчастливившее меня, примет мою благодарность. Взяла кувшин и чашу, вынесла во двор, прошла мимо чудесного источника к клочку заросшей земли. Подняв кувшин трясущейся рукой, выкрикнула:

– Кем бы ты ни был, бог, благоволящий мне сегодня, прими благодарность Ариадны, дочери Крита!

И вылила остатки вина в чашу. Рубиновые капли блеснули на дне.