Аппендикс

Джада никак не могла себе простить, что ее не было рядом в тот роковой для Мелиссы день. Краснела, потела полным лицом и постоянно возвращалась к разговору об ожогах. Она собиралась заехать к Катюше, чтобы переодеться для ночной работы, а Катюша спешила на тайную встречу с матерью и была рассеянна. Только Лавинии нужно было куда-то в центр, в мою сторону.

Наконец-то они вышли, и мы остались вдвоем. Пахло осенью. Многие пассажиры держали букеты, в основном – из хризантем, но у кого-то были и желтые розы. Наверное, ехали на кладбище, и салон автобуса походил на передвижную клумбу.

Пока я группировала вопросы, как бильярдные шары, она опередила мои стратегические приготовления: а не может ли она сегодня переночевать у меня? Ей нужно срочно найти новое жилье. Пока ей почему-то негде. У Катюши же и так все время кто-то околачивается.

Когда я после «при всем желании», произнесла «но», собираясь добавить, что я и сама сегодня была приглашена подругой и что в одной полутораспальной кровати втроем спать не с руки, она на несколько минут потеряла ко мне интерес. Ее вчерашняя напористая жизнерадостность унеслась холодным ветром. От театрализованного эротизма и жеманности осталась только ребячливость, которая, преломляясь в атмосфере сумрачного дня, походила скорей на растерянность.

Пересев в другой автобус, через несколько остановок мы вышли на площади очередного святого, мощами которых переполнялся наш город. У старинной церквушки, хранящей череп Иоанна Крестителя, внезапный голод стал когтить мне желудок. Она тоже зверски голодна, – призналась Лавиния, и мы нырнули в заведение, где прямо при тебе готовили из свежих продуктов и где в добрые старые времена тарелка отменного ризотто стоила четыре тысячи лир.

Лавиния была одета не по-рабочему, в весьма простое платье модного мазутного цвета с курткой юнисекс поверху, но все равно она дико привлекала к себе внимание, хоть совсем и не походила на хрупкую принцессу с конфетной коробки, которой ей так хотелось казаться. Стоило, конечно, признать, что на каблуках она ходила виртуозно, не подворачивая щиколоток даже на скользком булыжнике, но становилась на них еще более внушительной. Несмотря на ее ловкость визажиста, умеющего где надо запудрить, где надо заретушировать или, наоборот, выделить, ее квадратная челюсть могла бы украсить физию какого-нибудь корсара или актера бразильской теленовеллы, а тонкий ремень на талии только подчеркивал ее широкие плечи. И все-таки при ее промахах в одежде и поведении, при колкостях, которыми она пыталась обороняться от общественной бестактности, она была прекрасной и уж точно выглядела не хуже того юнца, с которым Нерон торжественно заключил брак, или того, который, одетый как императрица, следовал за ним в носилках по всей Греции. И дело было не в том, что в ее почти всегда, независимо от погоды глубоком декольте напоказ подрагивали два привлекательных холмика. Тогда я еще не знала, что операция по вживлению имплантатов оказалась неудачной и какой ловкости ей стоил подобный товарный вид. Только на создание пустячной ложбинки между грудей, которых у нее на самом-то деле почти и не было, уходило около получаса, а то и больше. Одно дело был(а) Серафита, священный и алхимический Андрогин с прельщающей улыбкой Иоанна Крестителя, сын луны, Эрот и ангелы, другое дело – Лавиния, живая транссексуалка со штукатуркой на физии, цветочными духами и помадой, размазанной по неизбывному отчаянию. Капризная и по-детски жестокая, утомительная, наивная и неожиданно мудрая. Действительно, была в ней какая-то неуловимая прелесть, соблазнительная двойственность, завидная для злободневного, лишенного магического быта человека. Проблески или даже скачки ее интуиции подчеркивали основное ее качество, а именно качество неопределенности, от которого веяло хтонической древностью. И в то же время в смелости пересоздания собственного естества она бежала наперегонки с современностью.

Подкрепившись, мой светозарный франкенштейн, кажется, пришел в себя. Взглядом пантеры она величаво оглядела более чем скромное помещение и задержалась на одиноком полноватом мужчине, подносившем к пасти кусочек дымящегося бифштекса.

– Видела, как пялится? – состроила она капризно усталую физию измученной вниманием актрисы. – Женщина не может даже спокойно поесть в анонимной обстановке.

Мужчина был явно голоден и вожделел, по-моему, только к коровьей плоти. То есть время от времени он, как и все остальные, посматривал на нас, но, кажется, в этих взглядах было скорей любопытство, чем любование или похотливые фантазии, в которых Лавиния как раз обвиняла нашего мясоеда.