Аппендикс

– Ты ничего не понимаешь, – она поучительно взмахнула насурьмленными ресницами, досадуя на мою наивность, и в ее кратком монологе возник образ властительницы и усмирительницы самцов-питонов, удерживающей их на крючке влечения. Лавиния фривольно поигрывала калошей, вращая ее на кончике носка. Она теребила густую волнистую шевелюру, встряхивала ею, закусывала нижнюю губу: «Нам, женщинам, ничего не стоит заманить наивных рыбешек». Напрасным было бы ей объяснять, что я не приписывала себя к этой армии соблазнительниц, хотя совсем необязательно крутить туфелькой, чтобы потом под твоим окном пели серенады или как минимум регулярно приглашали сходить в пиццерию, в которую можно было бы заявиться даже в ватнике, доспехах или форме мусорщика, не превращаясь при этом в мужчину. Для нее все красивые женщины или женщины, смогшие казаться таковыми, были созданы исключительно для того, чтобы быть дивами, вампиршами, капризницами, путанами, курвами или в крайнем случае святыми, борющимися за права секс-меньшинств.

Подлив немного в мой стакан от своего кампари-сода, Лавиния поерзала на стуле худой попкой и вспомнила, что, когда она была маленькой девочкой, ей нравилось все оранжевое.

Корниоловое озерцо медленно впитывалось застиранным льном: как ни старалась я сдержаться, от слишком резкого движения мое сомнение все же просочилось на скатерть. О, я могла без труда поверить в то, что ей нравилось все оранжевое, вот и сейчас она красила ногти в сумасшедшие цвета, но ведь Лавиния, несмотря на все это, никогда, никогда не была девочкой! Это я когда-то, если уж на то пошло, была ею, хоть и не красила ногти и не носила таких каблуков, а выглядела она, между прочим, на них просто как ходячий платяной шкаф, но в любом случае все это никак не могло повлиять на количество Х-хромосом, которых у меня, например, было две, и если уж совсем без скромности, мне по этому поводу было что вспомнить! В моем теле точно находилось примерно в шесть раз больше золота, чем в ее, так что по сравнению с ней я была буквально золотцем. Это был банальный медицинский факт. Может быть, мозг Лавинии и был тяжелее моего, хотя бы просто в силу ее огромного роста, но зато я могла пробегать одновременно по десятку тем, тогда как она была способна думать о вещах только попеременно, просто потому что изначально была мальчиком. Нет-нет, нечего ей было примазываться! Для меня она была фальшивой девочкой, вот и все!

Мужчина, подчистив тарелку кусочком хлеба, устало смотрел перед собой, а она, осознав, что я претендую на эксклюзивное право быть девочкой, вдруг сникла, заторопилась.

– Может, зайду к тебе на днях за линзами, – решилась поддержать я беседу, когда мы вышли.

Конечно, я могу зайти, но ее там не увижу. Нет, ее не уволили, она там никогда и не работала. Просто иногда помогала хозяину. У нее нет красивых бумажек с картинками звезд, чтобы обменять их на свою собственную оптику, а устроиться таким, как она, куда-нибудь, кроме как проституткой, практически невозможно. Да к тому же оптика будет скоро передана продавцам китайской туристической мишуры.

Вот те на. Каждый месяц, а то и неделю закрывалась какая-нибудь лавочка, опускалась решетка очередного магазинчика. Продавцы сумок, ремней, тканей, керамики, старые мастера: кожевники, кузнецы, литейщики, столяры, портные – не передавали своего дела молодым родственникам, а вместе с запахами, старомодной любезностью и юморком исчезали в тени прошлого вдруг и навсегда. На барах-кондитерских маячили оранжевые листочки «продам-продам». Затюканные непомерными налогами и растущей оплатой за съем, их хозяева сгорбленно удалялись на покой, а на переделанных по моде прилавках под слепящим светом, под грохот туц-туц воцарялись фабричные пресные пирожные, вызывающие изжогу и тоску. Кофе, который умел внушать жизнелюбие даже местному вечно нудящему люду, подменялся горьковатой жижицей. Значит, прощай и оптика на виа Биссолати. И только теперь я вдруг вспомнила, почему это название казалось мне давно знакомым.

Биссолати – безликий министр без портфеля, шовинист, поборник войны между Италией и Турцией и «грязного дела избиения африканских туземцев в Триполи при помощи усовершенствованных смертоносных орудий» с давних уроков истории и неизбежной истории компартии (– или как ее там?), бессовестный и, можно сказать, никчемный человек воплотился в улицу, где я смогла встретить друга. Биссолати. Сколько нежности, оказывается, скрывало это имя.

Ее хозяин вряд ли нуждается в жалости и оплакивании, – прервала мои сожаления Лавиния. – Ну а сейчас ей нужно бежать. «Пока, красавица», – и она расцеловала меня, как мне показалось, от души. Обернувшись на всякий случай, я заметила, что она повернула обратно. «В кассу за сигаретами. Нервничаю, выкуриваю по пачке в день», – объяснила она на ходу.