Апокалипсис откладывается

Однако, нырнув под плотный полог келейного зала Мантейи, Веник был ошарашен количеством людей с факелами, в молчании стоявших вдоль стен. Стоило ему возникнуть на пороге, как ударили гонги.

«К худу или к добру?» — только и успел подумать Веник, как послушники начали славить его.

— О бесстрашный! О тот, чьё движение подобно ходу Ноа по небу! О срастающийся с бездной! — возглашал один из послушников, и толпа взрёвывала от восторга.

«Похоже, брата я спас», — сообразил Веник.

Нужно было сматываться. Ведь свои бумаги он переложил совсем в другое место. Как там оно называлось? Земля Иисуса?

Земля Иисуса… Название это чем-то травмировало психику, грызло. Едва уловимо, на грани восприятия, но всё-таки…

Однако осмыслить сию непонятную боль времени не было.

Ведь бумаги попали на Землю какого-то там Иисуса, а сам Веник грешным делом возглавлял сейчас процессию послушников, с песнями тащившихся по узкой монастырской улочке к центральному храму. Пожалуй, если срочно не предпринять ничего, усадят они его на божничку и будут молиться ему, аки живому богу…

Вот ведь попал. Только святости ему сейчас и не доставало…

Конечно, вспоминая канцелярское раздолбайство, можно было надеяться, что Веника вообще никто никогда не хватится. А может, и после смерти удастся как-нибудь просочиться. Надо ведь когда-то и расслабиться, удовольствие получить? В кои-то веки сподобился. Многим ли везет, чтобы вот так, ни за что, при жизни? Конечно, всякое раньше бывало: где-то с бабами везло, где-то с деньгами, но чтобы вот так?

Но если найдёт тот? В чёрном костюме и лаковых ботинках?

— …и демоны отступили перед ним! — провозгласил в этот момент запевала хора особенно гнусаво и пронзительно.

Веник вздрогнул. Вообще-то стоило бы послушать историю о собственном героизме. Когда ещё расскажут? Ого! Оказывается, он бесстрашно вошёл в кровавую реку, и воды её расступились. А демоны устрашились вида его и бежали с берегов.

«Э, нет, — весело подумал Веник, слыша, как его уже практически обожествили. — Пора мне, пора. Того и гляди чудеса являть заставят».

И тут лица послушников стали как-то странно разбухать, а потом и вовсе пошли рябью, как изображение в испорченном телевизоре. Веник стал озираться и замечать то тут, то там струйки жирного дыма. Пожалуй, ещё пару секунд, и он точно бы определил растительную причину монашеского экстаза, но и сам уже нанюхался. Сознание его заволокло наркотической пеленой, и он провалился в сон. И это было весьма кстати. Сколько ж можно бодрствовать на благо человечества?

* * *

Но и во сне отдохнуть Венику не дали. Явился кто-то тощий, закутанный в плащ с капюшоном, перхающий, как овца.

— Вот ты значит каков? — начал гость, не здороваясь.

— Не нравлюсь — проваливай, — буркнул Веник.

Он хотел спать. Даже этот бездарный кошмар мог бы догадаться, что не так-то это просто: туда, потом обратно и четыре дня не жрамши.

— Чёрта боишься? — захихикал кошмар. — Бойся другого!

Что им, в канцелярии? Чужая жизнь — вода! А вот Они! Они не простят…

Тощий произнес «они», словно имя собственное. Ещё и палец свой кривой и грязный задрал в назидание, чего бы ему в общем-то делать не стоило. Устал сегодня Веник. Страшно устал. До холода в сердце, который ещё только подкатывал, но был уже тяжёл и голоден.

— Шёл бы ты откуда выполз! — грубо сказал кошмару Веник. — Спать я хочу, понял?

— Ты думаешь, я тебе кажусь? — завыл тощий. — Ты меня ещё попомнишь! Когда Они за тобой придут, ты вспомнишь, что я предлагал тебе руку помощи!

Веник устало посмотрел на грязную, с обломанными ногтями руку и не то чтобы не подал руки, даже не пошевелился в ответ. Ему хотелось брякнуть, что если эти «они» придут с чистыми руками, то пусть берут, если смогут.

В эту минуту Веник чувствовал себя таким мудрым, таким пожившим на многих землях, что вообще ничего не боялся.

Он знал: пройдёт усталость, пройдет и эта лихая самоуверенность. Но уж сейчас он мог позволить себе всё. Похоже, тень поняла это.

— Ладно, — хмыкнул тощий. — Попомнишь ещё. Попомнишь.

Он надсадно закашлялся, и кашель этот долго стоял у Веника в ушах. Уже и тень растаяла. И образ пляшущих в экстазе монахов проявился на миг и растворился в подкатившем тяжёлом сне. А кашель всё слышался, слышался, словно бы весь мировой звук состоял из надрывного незатихающего кашля.

* * *

— Ха-пи-у-ари-эн ка-ма-го ти-рэс! — нараспев читал учитель торжественных гимнов, и молодые послушники робко тянули за ним: — Ти-рэс…

Учитель подвывал, ученики фальшивили, но другого места, чтобы перечесть рукописи Восьмого Хранителя Плаща просто не было. Вынести священную запись из библиотеки Веник не мог — уж больно тяжёлая была. Один окованный переплёт сколько весил.

Веник потёр уставшие глаза. Боль в глазницах оживила его. Он посидел пару минут в опустошении и снова вернулся к страшным строчкам. Хранитель Плаща писал (этого не было в обычных списках с рукописи) о времени после своего возвращения из царства Вместилища Смерти. И царила в этих записях вовсе уже не героика в буднях, там царил страх и ужас.

Вот как писал об этом сам Хранитель.